поздно заканчиваются. Закончились и эти. Оторвавшись от моего изрядно подмоченного сюртука, Томилина сразу же застеснялась:
— Ах, Владимир Антонович, я сейчас ужасно некрасива, так что идите.
Я поднялся и уже почти повернулся к дверям.
— Нет, стойте! Наклонитесь ко мне.
Анастасия обхватила меня за шею и наградила полноценным поцелуем. В щеку. И зашептала:
— Спасибо тебе, Володенька, спасибо за все. Ты сейчас такой камень с моей души снял! Теперь все, ступай. Как траур выйдет, я сама тебе записку пришлю.
Наши с Клейстом каторжные труды увенчались успехом: к концу недели мы успели закончить заказ больницы, и уже в ближайший понедельник на мой счет в местном отделении Государственного банка должна была поступить приличная сумма. Кроме того, мы разобрали по винтику и собрали обратно гоночный мобиль в поисках возможных неисправностей. Ну а главное — заменили кузов Игнатьевскому «Даймлеру», и сейчас я отправлялся на нем в гости к заказчику.
Я ехал неспешно, поглядывая краем глаза на прохожих, улыбаясь симпатичным барышням, когда такие встречались на пути. А прохожие глядели во все глаза на проезжающее мимо чудо. Еще бы: этот мобиль сейчас единственный в своем роде, и не только в Тамбове. Помнится, в моем мире на создание подобного дизайна понадобилось лет сорок.
Прохор караулил меня у ограды, и едва только мобиль показался в конце улицы, распахнул ворота. Я не торопясь прокатился по широкой дорожке и плавно затормозил возле крыльца особняка. Мне навстречу, перепрыгивая через ступеньку выбежал Игнатьев-младший.
— Здравствуйте, Владимир Антонович! — выдохнул он, не отрывая взгляда от мобиля. — Вы уверены, что это мой «Даймлер»? Даже не верится! Вы сотворили чудо, я просто в восторге. Скажите, откуда вы берете эти идеи? Думаю, завтра половина членов гоночного клуба будет умолять меня продать им этот уникальный экземпляр. И денег предложат как бы не вдвое против той цены, за которую я купил мобиль у «Даймлера».
— Действительно, молодой человек, откуда такая фантазия? — раздался за спиной солидный баритон.
Я обернулся. Рядом с мобилем стоял господин на вид лет сорока в легком чесучовом костюме-тройке английского фасона и щегольских штиблетах. Пиджак был расстегнут, открывая вид на изрядной толщины золотую цепь, тянущуюся от жилетного кармана к поясу. На пальце правой руки был надет массивный перстень с крупным камнем. Лицо его, украшенное тщательно подстриженной бородкой, было живым и подвижным, точно таким же, как и у моего приятеля, разве что с поправкой на возраст.
— Игнатьев Иван Платонович, купец первой гильдии, — отрекомендовался он, протягивая мне широкую твердую ладонь.
— Стриженов Владимир Антонович, гонщик, — ответил я в том же духе, напрягая кисть и пытаясь не дать купцу продавить себя.
— Силен, — оценил мои старания хозяин, прекращая терзать мою руку. — Так откуда эти твои идеи?
Такая фамильярность меня покоробила, но я решил обстановку пока не нагнетать и посмотреть, что будет дальше.
— Из головы, Иван Платонович. Ну и еще из чисто практических соображений.
— Тогда пройдем к столу, поужинаем и побеседуем о практических соображениях.
Я человек непритязательный. Щей, каши и блинов, которыми потчевали меня сестрички с добавлением выпечки из ближайшей лавки, вполне хватало: достаточно вкусно, достаточно сытно, достаточно обильно. Но ужин у купца Игнатьева я был вполне в состоянии оценить. Пожалуй, здешний повар был даже поискусней Авдотьи в пансионе мадам Грижецкой, а уж та была редкой мастерицей. И ведь все это на дровяной плите, где точная регулировка температуры невозможна в принципе. Все это я и высказал Ивану Платоновичу в самых изысканных выражениях. Тот довольно улыбнулся в бороду:
— Еще бы, из самой Франции повара выписал. Впрочем, все это так, пустяки. А теперь, позвольте, я тебя порасспрашиваю. А то от сына только и слышу целыми днями: Стриженов то, Стриженов сё… Да и репутация у тебя сложилась довольно скандальная.
Я пожал плечами:
— Репутацию люди мне сами придумали. Накопали какие-то крохи, раздули их до небес, и теперь меня же ей попрекать пытаются. А мне на эту репутацию не то, чтобы совсем начхать, но мобили чинить да в гонках побеждать она не мешает.
— Это, конечно, так, — покивал Игнатьев-старший. — А что ты скажешь насчет…
На первый вопрос я ответил вполне подробно. На второй более сжато. А когда последовал третий, да еще на достаточно личную тему, я решил, что с меня хватит.
— Скажите, Иван Платонович, к чему все эти вопросы? Совместных дел у нас нет, в зятья к вам я не набиваюсь. Между тем, ваше любопытство начинает граничить с неуважением.
Купец сделал вид, что не заметил моего сухого тона и легко рассмеялся.
— Честно говоря, я бы от такого зятя не отказался, да только вот бог дочерей не дал. А что касается совместных дел… есть у меня один должник. И в счет долга он собирается отдать мне механическую мастерскую. Так вот, неплохо было бы нам составить товарищество. Мой пай — та самая мастерская со всем оборудованием и, если захочешь, с работниками. А твой — ты сам, твоя голова и твои идеи. С прибыли будешь получать, скажем, процентов пятнадцать.
Мне стало противно: меня собрались грубо поиметь. С видом благодетеля дать убитую мастерскую, поманить условно большими деньгами, а после, когда я впахивая, как вол, налажу процветающий бизнес, похлопать по плечу и отодвинуть в сторону. Пока был я никто и денег у меня не было ни гроша, я был никому не нужен. Разве что госпоже Неклюдовой, которая успешно вытягивала из моего предшественника все невеликое жалование за исключением платы за пансион. Теперь же… Я уверен, что прежде, чем позвать меня на ужин, Игнатьев собрал обо мне всю доступную информацию. А поскольку Володя Стриженов предыдущие почти тридцать лет своей жизни был слабаком и мямлей, то закономерно посчитал его лёгкой добычей. Тем более, что никакой «крыши» у него не наблюдалось. Ну считать же таковой шапочное знакомство с несколькими полицейскими и пару любовниц из числа светских дам.
И как же мне на это реагировать? Предыдущий Володя, на которого было рассчитано все это представление, сейчас бы уже с готовностью согласился на все условия, почитая Ивана Платоновича за благодетеля. Но я-то не он! И если не начать огрызаться, то меня схарчат. Не Игнатьев, так кто-нибудь другой.
— Что молчишь, язык от радости проглотил? — поторопил меня купец.
Я хлопнул ладонями по подлокотникам кресла и поднялся.
— Прощайте, Иван Платонович, мне пора. Жаль, что поговорить с вами так и не получилось.
Хозяин нахмурился.
— Куда это ты собрался? Мы еще не
