давно уже спят.
– А ежели кто патрулирует коридоры?
– Патрульные слепят сами себя.
То было правдой, не раз проверенной в деле. Тень самая тёмная у кромки света, а лампа не освещает дальше четырёх аршин. За их пределами привыкшим к огню глазам не видать ничего.
Ночью и свет, и темнота играют на воровской стороне.
– А ежели кто-то попросту не спит? Ежели Яков молится ночи напролёт своим проклятым статуэткам? Зайдёшь и всё, пиши пропало. – Александру редко когда нравились наспех слепленные планы.
– Удрать всегда успеется.
– Чаго? Это ж не вылазка в город! Ваше инкогнито, сударь, раскроется за минуту.
– Нам нужны доказательства.
– Он нас знает!
– Да, он нас знает. Значит, рискнём.
Александр сжал кулаки. И злобно прищурился.
Алёша на соседней кровати заворочался. Вздохнул, коротко мыкнул и снова замер.
– У нас нет времени, – как можно тише сказал Володя. – Сбежать из рабства – это тебе не из приюта в самоволки шастать.
– Да ну? Правда?
– Чего тогда испугался? Порки? Неужто она страшнее цепей?
– Все ещё есть вероятность, что мы ошибаемся!
– А ежели нет?!
Они уставились друг на друга одинаково ядовитыми взглядами. Володя сплюнул себе под ноги:
– Коли так ссыкотно, оставайся, будь добр. Но я… – он сунул воровской ключ в карман, – уж лучше буду зализывать следы от хлыста, зная наверняка, что ошибся, чем целехонький срать в дирижабле работорговцев.
– Я пойду за тобой куда угодно, ты об этом знаешь, – огрызнулся Александр. – Лишь прошу тебя не быть кретином! Заливал Ковальчик «не убегай… всё обдумаем, без спешки». Какой обдумаем? Времени нет. У короткого ума язык-то длинный.
– Закрой свой рот.
Александр стиснул кулаки. Но говорить больше действительно ничего не стал. И пускай Володя прямо сейчас сам себе противоречил, приходилось верить – тот знает, что делает.
* * *
В сером ночном свете пустота Танюшиной кровати пугала. Служила безмолвным памятником сиротской бесправности и беспомощности.
Маришка скользила взглядом по взбитой тугим треугольником подушке. Прямо могильный камень. Так и просит гравировки – даты рождения, а после неё короткого прочерка.
Пропала без вести. Ни жива, ни мертва. Исчезла.
Танина кушетка так и притягивала Маришку, хоть девушка не хотела смотреть в ту сторону. Уводила взгляд на окно, на снег, то стихающий, то остервенело лупящий по стеклу.
«Утром всё будет белым-бело».
Но глаза приютской всё возвращались и возвращались к пустой, безликой кровати. Натянутому на ней одеялу, заткнутому под матрас. Бесхозному, не хранящему больше следов ничьего обитания.
«Мы не хотели, чтобы она жила с нами».
Маришка чувствовала жгучий стыд. И страх.
Прежний приют был должен оставить в себе всю их злобу, все секреты. Новый дом тогда, в душном омнибусе, сулил надежду на новую жизнь. Лучшую жизнь.
Какие все они были глупцы.
Настя захныкала во сне. Беспокойно заёрзала, шумно вздохнула.
Маришка сжала край одеяла, почти не ощущая, как жёсткая шерсть колет ладонь. Перевела взгляд на пустующую кровать. Заскользила им по Танюшиному одеялу. Вниз. Туда, куда она боялась смотреть больше всего. Вниз, под деревянный боковой бортик.
Под кроватью ничего было не разглядеть. Чернота надёжно укрывала то, что могло уже целую вечность таращиться на Маришку круглыми остекленевшими глазами. Поджидать, когда та наконец будет побеждена сном. Беззащитна.
«А что, ежели мы не успеем?»
По щеке скатилась одинокая слеза. Приютская отодвинулась ещё дальше от края, прижалась боком к холодной стене.
Надобно как-то уговорить Настю бежать. Не упоминая жуткую тварь из-под кровати, не говоря о том, что всё это – гнев преданных ими Всевышних. Можно было зацепиться за Володины слова о работорговцах. Прав он был или нет, а в безумие Императора Насте будет проще поверить. Наверное.
Вот только её прошлое. Её сестра.
Революционеры.
Маришка не знала, сработает ли, ежели она надавит на эту подружкину болячку. Это будет ужасно. Ковальчик будет тяжело, очень тяжело справиться с самой собой прежде, чем на такое решиться.
Но они… Они должны покинуть это место.
Сбежать пока не поздно.
Пока Навий дом не пустил в их головах корни слишком глубоко.
И… как бы горько ни было это осознавать, ежели Настя так и не решится пойти с ней…
Ей придётся уйти одной.
Тварь из-под кровати будто всё время смотрела на неё. Маришка была почти уверена, что краем глаза замечает, в темноте то и дело мелькает что-то белое… её паукообразная пятерня.
Дверная ручка скрипнула.
Маришка вздрогнула так сильно, что под ней тихо взвизгнули пружины матраса.
«Настя!» – хотела было вскрикнуть она, но голос вдруг сел, горло выдало лишь лёгкий свист.
Дверь медленно отворялась.
Снова.
Маришка судорожно перебирала слова молитвы, но те никак не хотели складываться в единую строфу. Девчонку охватил ужас, и она даже не успела ухватиться за мелькнувшую в голове здравую мысль:
«Вернулся Володя…»
Нет. Когда дверь отворилась, на пороге стоял не Володя.
В высокой, сутулой фигуре, Маришка моментально признала смотрителя.
«Всевышние…»
Она не знала, что было надобно делать. Замерла в своей постели, прикрыв глаза настолько, насколько было возможно, чтобы продолжать следить за непрошеным гостем, но чтоб тот не заметил, что она не спит. Изголовье кровати защищало лицо от тусклого ночного света. Должно быть, таращься Маришка на Терентия хоть во все глаза – он не смог бы того увидеть. Но рисковать не хотелось.
«Что ему нужно?!»
Он сделал шаг в комнату, и Маришкино сердце застучало так сильно, что казалось, он способен его услышать.
В прежнем приюте мужчины никогда не заходили в общую девичью спальню. Разве что только учитель на вечернем обходе. Сколько они ни сидели друг у дружки на кроватях, треща ночи напролёт о всякой ерунде, – никто никогда не прерывал их.
Насколько то вообще было приемлемо? Чтоб взрослый господин наведался к спящим девицам?
«Совсем неприемлемо…»
Маришка уже собиралась было сесть на кровати, заверещать, разбудить криком Настю, все соседние комнаты. Спугнуть смотрителя, заставить его уйти.
Но её опередили.
Усадьбу огласил такой дикий вопль, что Настя с Маришкой одновременно подскочили в своих постелях. Да и не они одни.
Страшный, пронзительный, когда он стих, стены ещё хранили его жуткое эхо.
А затем он повторился.
Смотритель, успев встретиться глазами с перепуганной, всклокоченной Настей, бросился прочь.
– Что он здесь делал?!
Маришка кинула быстрый взгляд на подругу, выскальзывая из-под одеяла. Ничего не ответив, она сорвала с изголовья коричневое форменное платье и принялась наспех натягивать его.
– Что он здесь делал, Маг'ишка?! – В Настином визге звучал такой неподдельный ужас, что её соседка, запутавшись в тугой горловине, от неожиданности со всей силы влетела
