обдирая бока, я, как мышь, проскочил по нему и рванул лист фанеры, в который он упирался, гвозди, воткнутые для виду, легко отошли, я опять изогнулся, чтоб где-нибудь не зацепиться, и весь мокрый, в испарине, выполз на божий свет.
Собственно, теперь можно было не торопиться. Отдышавшись немного, я перелез через груду битого кирпича, из которого торчали расщепленные страшные балки и, спустившись, хватаясь за землю, по другой ее стороне, оказался в пределах заброшенной стройплощадки. Левая часть ее представляла собою довольно обширный пустырь — весь изрытый канавами, ямами и угловыми траншеями. Все они были заполнены белой известковой водой. А в одной из таких ям ворочалось что-то живое, выдирая из извести громкий зловещий плеск. В правой же части, словно средневековый замок, взятый приступом и разоренный дотла, возвышалось неровностями обгоревшее низкое здание — сквозь пролеты и клети его светила белесая муть. И, как будто благословляя, поскрипывала вверху стрела подъемного крана. Это было то самое «строение тридцать восемь, дробь Б» — и так далее, и еще какая-то спецификация. Разумеется, мертвый полковник тут же пришел мне на ум. Потому что ходили слухи, что мумии на самом деле не умирают, что они оживают — буквально через несколько дней, и затем, будто призраки, бродят по своей территории, нападая на тех, в ком течет еще живая горячая кровь. Кости у них становятся чисто серебряными, а суставы скрипят и ломаются, порождая невыносимую боль, и чтоб эту боль хоть на секунду унять, они вынуждены омывать суставы человеческой кровью. Разумеется, это была чепуха. Сплетни, домыслы, очередные легенды. Я не верил бесчисленным сообщениям о мертвецах. Никакими реальными фактами они не подтверждались. Тем не менее мне было неприятно, что в одной из ям, точно в судороге, ворочается что-то живое. Лично я ничего против полковника не имел. Я ни разу не обменялся с ним ни единым словом. Я лишь изредка видел, как он шествует по набережной, неся свой портфель, и как с появлением его вдруг просыпается стройплощадка: начинается лязганье, грохот, сипенье машин, и решетчатый кран, словно нехотя, приходит в движение.
В общем, это все равно была чепуха. Осторожно косясь на то, что плескалось в известковой яме, я просунулся сквозь арматуру, загибающуюся крестом, и попал непосредственно в будку закрытого ею, проржавевшего и помятого телефона-автомата. Сохранился он, вероятно, каким-то чудом. Вероятно, лишь потому, что в суматохе о нем элементарно забыли. И еще большим чудом представлялось то, что он продолжал работать. Я набрал нужный номер и переждал четыре длинных гудка. А потом разъединился и набрал этот номер вторично. Трубку взяли, как и было условлено, тоже — на четвертом гудке. Неприязненный вялый голос сказал:
— Парикмахерская второго объединения слушает…
— Позовите, пожалуйста, мастера Иванова, — попросил я.
В ответ мне сообщили, что мастер Иванов здесь уже давно не работает. Тогда я попросил позвать мастера Борисова. Мне ответили, что и мастера Борисова здесь тоже нет. Да и не было. Вы, видимо, не туда попали. Трубку, однако, не повесили. Возникла пауза. Это была так называемая контрольная пауза. Я глотал секунды, проклиная их про себя. Тоже, выдумали какую-то дурацкую конспирацию. Впрочем, ничего изменить было нельзя. Куриц находился в розыске. За ним охотились. Наконец, положенное число секунд истекло, и все тот же вялый неприязненный голос сказал, что теперь я могу продиктовать свое сообщение. Я попробовал заикнуться, что сегодня — никак, что мне нужен именно Куриц, и что выглядит это довольно странно, и что мне обещали его в прошлый раз. Но все нудные просьбы мои были проигнорированы:
— Диктуйте!
Я смирился и продиктовал полученное утром письмо. А затем повторил его, чтобы текст, снятый с голоса, можно было проверить.
— Хорошо. А теперь запоминайте, — сказали мне.
И в ближайшие полминуты неожиданно выяснилось, что я должен, оказывается, достать так называемый «Красный план» (то есть, план санитарных мероприятий на этот месяц), и что нужно установить количество постов, охраняющих горисполком — их сменяемость, график (прерогатива отдела безопасности), и подумать о том, как бы можно было заблокировать пульт, и достать запасные ключи от черного хода, и проверить, нельзя ли из внешних подвалов попасть во внутренний двор.
В общем, кажется, меня принимали за террориста.
— Вы с ума сошли! — сдавленно сказал я. — Я же объяснял вам, что не буду работать вслепую. Что вы там готовите: заговор, переворот? И в конце концов, я хочу переговорить непосредственно с Курицом. Возникает такое ощущение, что вы прячете его от меня…
— Только не надо эмоций, — холодно сказали в трубке. — Вы запомнили? Контакт — через пару дней. И учтите: мы вас вторично предупреждаем.
— Интересно, о чем? — с тихим бешенством спросил я.
— О том самом, Николай Александрович. О том самом, — сказали в трубке.
И сейчас же, теснясь, понеслась череда коротких гудков. Я от ярости чуть не ударил по ни в чем неповинному автомату. В горле пухла тупая и горькая сила слез. За кого они в самом деле меня принимают? С Леней Курицом я не могу связаться уже который день. Было очень похоже, что нас с ним действительно — мягко и аккуратно разводят. Разумеется, если Куриц по-прежнему жив и здоров. Потому что случиться за эти дни могло — все, что угодно. В том числе и нелепая, быстрая, якобы случайная смерть. А меня они все-таки считают — марионеткой. Как я понял, готовится нападение на горисполком. И они полагают, что я, как дурак, окунусь в эту кашу…
Я не сразу заметил, что будку накрыла какая-то тень. И отпрянул — почувствовав на затылке дыхание. Сердце, яростно прыгнув, едва не выскочило из груди. Но я тут же, с большим облегчением догадался, что это — не оживший полковник. Я увидел измятый и грязный, но все же добротный костюм, и рубашку, выглядывающую из-под разрезов жилета, и жгутом перекрученный галстук, и клинышек бороды.
— Фу… — сказал я, — как вы меня напугали, профессор. Ну, нельзя ж так внезапно, ведь я ж вас неоднократно просил. Ну — пустите, я вылезу, мне пора на работу…
Но профессор, раскинувший руки, и не думал меня пропускать.
— Есть принес? — спросил он гортанным клокочущим голосом.
— Нет, — ответил я. — Извините. Сегодня забыл. Извините. Но завтра я принесу — обязательно…
И я сделал попытку — отжав — приоткрыть заслоненную дверь. Потому что внутри автомата я был — словно пойманный в клетку.
— Нет. Не надо, — сказал профессор. — Не надо. Тебе нельзя.
— Почему же нельзя? — спросил я как можно спокойнее. Но профессор вдруг потерял
