пальца меж его ребер, когда он спал, и дышал он так, будто все время хотел откашляться, но он говорил, что намерен нас вытащить. Наконец он показал мне то, что он сделал, взял с меня клятву не говорить никому из людей с заката, и я должна была носить это под одеждой, чтобы никто его не нашел. Ночью я снимала его, чтобы отец мог продолжать работу, поправляя провода, чтобы они меня не оцарапали, а потом он показал мне, как…
— Он сделал дайверский костюм, — сказал Коннер.
Лилия кивнула. Роза поднесла кувшин к ее губам, и девочка дважды глотнула. Почувствовав себя чересчур эгоистичной, она промокнула губы забинтованной рукой.
— В земле есть большая трещина, — продолжала она. — Именно там течет илистая река, именно там выбрасывает в воздух песок и наверх выходят металлы. Она шире, чем в сто прыжков, и становится шире с каждым годом. Отец говорил, что я должна под нее нырнуть, что мне придется надолго задержать дыхание и что это единственный выход. Он учил меня задерживать дыхание, пока я работала на раскопе, изо дня в день, всегда замечая, когда я дышала носом. Я тренировалась, пока не научилась достаточно долго не дышать. Я научилась перемещать песок, и однажды я хотела показать ему, как хорошо у меня получается, — нырнула под изгородь и вышла с другой стороны, ближе к городу, но он разозлился так, как я еще ни разу не видела, и сказал, чтобы я никогда туда не ходила, что в итоге меня лишь вернут обратно, а потом узнают, на что мы способны, и станет только хуже. Он говорил, что я должна пойти на запад и сказать его людям, чтобы они продолжали идти на запад. Вот что он говорил. Когда я была совсем маленькая, в лагере была семья, которая рассказывала про море в той стороне, куда уходит на ночь солнце, где чистая вода. Там никогда не шел дождь, но вода простиралась, на сколько хватало глаз.
Коннер что-то проворчал. Лилия вспомнила, что люди с заката в лагере рудокопов тоже не верили в эту историю. Но ее отец верил. Как и сама Лилия.
— Он сказал, чтобы мы его не искали, — словно ни к кому не обращаясь, проговорила Роза.
Лилия кивнула:
— В лагере начались ссоры. Некоторые люди из города говорили, что нас слишком много, что постоянно приходят все новые, что из-за нас их жизнь становится хуже. Но хуже становилась и наша жизнь. Отец говорил, что я должна выбраться, что я молодая и сильная и что у меня все получится. Он заставлял меня нырять ночью, когда все спали. И в течение многих месяцев он пил только половину нормы, заполняя другой половиной пузыри крыс. Он ловил их и вялил крысиное мясо. Он говорил, что все это его поддерживает, позволяет чем-то себя занять. Говорил, что никогда бы туда не отправился, не бросил бы свой народ, но у меня все получится, потому что я смогу вернуться и рассказать о мире, которому на нас наплевать.
— Так ты песчаный дайвер? — полным благоговейного трепета голосом проговорил Роб, когда Лилия замолчала, чтобы перевести дух. После многих ночей пути, размышлений и одиночества ей хотелось рассказать обо всем сразу.
— Нырнуть было легко, — сказала она. — Тяжелее всего было идти. Я шла двенадцать дней. Отцу потребовалось девять, но он сказал, что у меня это займет двенадцать и что мне нужно считать дни. Было очень важно, в какой именно день я выйду. Он нарисовал картинку гор и показал мне, какая из них Пайк и что она должна оставаться слева от меня, а звезда на севере — прямо над моим правым плечом, и на двенадцатый день я увижу дым, а на двенадцатую ночь — костер, прямо за расселиной в земле, которую, как он сказал, я смогу перепрыгнуть в самом узком…
— Он знал, что мы отправимся в поход, — сказал Коннер.
Лилия кивнула:
— Он сказал, что, если я не увижу костра, я должна дойти до большой стены и маленького городка, но, если я найду дым и костер, я сразу же окажусь дома. И все было хорошо — я шла ночью, спала днем и экономила воду. Пока не появился волк…
— Волк? — переспросил Роб.
— Вы… Похоже, вы называете их кайотами. В лагере называют вещи другими именами и говорят на совсем другом языке. Я выросла среди обоих, так что забыла, какой к чему относится. Отец говорил, что у меня акцент как у них. Кайот пришел за остатками моего вяленого мяса, пока я спала на девятую ночь. Мне следовало просто отдать ему мясо, но я перепугалась и попыталась отбиться. Он здорово меня подрал, разорвал мой рюкзак, и я убежала. Последний мой пузырь порвался, и вода пролилась, а я бежала весь день, думая, что… кайот за мной погонится, но он исчез. Я очень устала и умирала от жажды, а до той трещины в земле оставалось еще два дня пути, я ободрала колени, у меня болел живот, но я шла день и ночь, а на двенадцатый день я заснула на ходу и проснулась на песке, под жарким солнцем, и мне снились дурные сны, у меня горели ладони и колени, но потом я увидела дым, как говорил отец, а когда наступила ночь, я увидела костер, а затем мне приснился ты.
Лилия посмотрела на Коннера и несколько раз глубоко вздохнула. Она поняла, что столь долгая речь без передышки всерьез ее утомила. Но наградой за усилия стал очередной глоток из кувшина, а когда ее вторая мама Роза убрала волосы с ее лба и заправила за уши, выражение лица женщины изменилось, и рука ее осталась на плече Лилии. Все остальные в комнате смотрели на нее, беспокойно хмурясь, но Лилия лишь откинулась на подушки, наслаждаясь прикосновением простыней и урчанием получившего воду желудка. Она больше не беспокоилась. Она добралась. Как и говорил отец.
42. Письмо
Роза
Роза оставила девочку отдыхать в слишком редко использовавшейся для сна кровати, велев Коннеру и Робу
