Брак будет фиктивным. Мы распишемся, вы сможете официально удочерить Светлану. Жить будем, как и раньше — каждый сам по себе. Я всем вас обеспечу, поверьте, у меня огромные возможности. Поживем хотя бы год. А потом, если вы или я полюбим кого-то — то я сразу же дам вам развод.
— А смысл? — буркнула я.
— Свету никто не сможет отобрать у вас, — вздохнул Валеев. — Ни Ольга, ни ее братик, ни мамочка. Что скажете?
Я подошла к двери, рывком распахнула ее и сказала кратко и ёмко:
— Вон!
Глава 29
Валеев ушел восвояси, и я сидела на кухне, тупо уставившись на стакан с остывающим чаем. Какая-то эмоциональная пустота накрыла меня так, что даже дойти до своей комнаты сил не было. За окном бушевала гроза, давление упало. Хорошо, хоть было поздно, и соседи расползлись по комнатам.
Я перевела бездумный взгляд на свои руки. То есть руки-то Лидочкины, но я уже привыкла к ним, поэтому называю — «свои». Короткие пальцы, грубоватая форма кисти. Да уж, не аристократка Лидочка, от сохи сиволапая, как говорится. Надо бы хоть на маникюр сходить, что ли. Но там только красным лаком ногти красят. Нет, не пойду, сама лучше сделаю…
Я сидела, а в голове струился какой-то джойсовско-прустовский поток сознания (да какой там поток, так, вялый ручеек), ни единой внятной мысли, всё какие-то обрывки, полуобразы, что ли. Полное эмоциональное истощение, когда вообще ничего не хочется. Вдруг дверь скрипнула и на кухню, шаркая, вошел Петров.
— А, Лидка! — апатично махнул мне рукой сосед, — у тебя пошамать чего-нибудь найдется? А то я совсем на мели, последний раз только вчера утром ел.
— Сейчас, — я открыла холодильник и вытащила оттуда литровую банку, заполненную до половины борщом (Римма Марковна меня подкармливает, знает, что на кухне в коммуналке готовить неудобно и носит мне еду в баночках).
Петров взглянул на борщ и громко сглотнул.
— Федя, ты борщ будешь? Римма Марковна утром приготовила. Только у меня без сметаны.
— Буду! — поспешно воскликнул Петров, который при виде еды воскресал прямо на глазах.
— Сейчас, подожди секунду, я разогрею и тарелку из комнаты принесу, — сказала я, — а то Ольга всю старую посуду так изгадила, что я ее выбросила, а из дома только одну тарелку принесла.
— Не надо мне тарелку! — воскликнул Петров, радостно потирая руки, — и греть не надо! Давай сюда, я так съем, из банки. Ложка у меня есть.
Я пожала плечами и поставила банку перед соседом на стол.
— Мммм, какое блаженство, — зачавкал Петров, зажмурившись от удовольствия. — Римма Марковна лучшая кухарка в мире!
— Ей только это не скажи, — усмехнулась я и положила перед Фёдором порезанный хлеб. — Ешь, давай.
На минуту воцарилось молчание, периодически нарушаемое громким хлюпаньем Петрова, жадно поедающего борщ.
— Слушай Лидка, — сказал Петров после того, как банка опустела, и тщательно облизал ложку, — я тут спросить хотел…
— Спрашивай, — я забрала банку и принялась ее мыть. — Ложку давай сюда. Тоже помою.
— Не! Не надо, — отмахнулся Петров, — я же облизал ее. Зачем мыть?
Я пожала плечами и закрутила кран.
— Так вот, Лида, я про мужика этого…
— Какого мужика? — я развернулась к Петрову, который утянул мой стакан с недопитым чаем и принялся допивать его.
— Который к тебе приходил только что, — сообщил Петров и, отпив чай, скривился, — фу, ты почему без сахара это пьешь?
— Не люблю с сахаром, — отмахнулась я и переспросила, — так что с мужиком не так?
— Да я всё слышал же, — потянулся Петров и в два глотка допил чай. — Вы дверь не прикрыли. Так вот, что я тебе хочу сказать, Лидка. Ты зря его выгнала. Да еще и так грубо.
— Тебя это уж точно не касается, — отрезала я ледяным тоном и развернулась уходить, — стакан потом на холодильник Риммы Марковны поставишь. Я утром помою.
— Подожди, Лидка, — сказал Петров. — Да стой ты!
Я остановилась, и раздраженно посмотрела на соседа. Еще и этот сюда же.
— Чего? — нелюбезно спросила я.
— Лида, слушай, — очень серьезно посмотрел мне в глаза Петров, — ты же сама знаешь, что я тебе зла никогда не желал. Так что послушай меня внимательно. Я тоже мужик. И вот что я тебе скажу, по-нормальному. Не будет мужик приходить к бабе ночью и такое просто так предлагать. Ты же его хорошо рассмотрела?
Я кивнула с недоумением.
— А на себя в зеркало ты давно глядела?
Я скривилась и не стала отвечать. Да, Лидочкино тельце и мордашку я привела в относительный порядок. Но не Мэрилин Монро она, отнюдь.
— А теперь сама подумай, — продолжил Петров серьезным голосом, — если такой красивый и богатый мужик, а я даю сто, на такого любые бабы гроздьями вешаются, приходит к такой как ты и предлагает ей замуж. Хоть и фиктивно, — добавил Петров, видя, как я дёрнулась, — так это говорит только о том, что у него очень серьезно подгорело и выхода другого нет.
— Так это его проблемы! — фыркнула я, — я вам тут что, Чип и Дэйл, чтобы спешить на помощь?
— А что это — чипидэйл? — спросил Петров.
— Аллегория это, забудь, — отмахнулась я (блин, надо следить за языком).
— Поговори с ним, — сказал Петров. — Там что-то такое есть. Я это нутром чую.
— Да Светку мамочка Горшкова опять забрать хочет… — хмыкнула я. — Задолбали они уже через ребенка манипулировать.
— Он — отец и ничего эта грымза Рудольфовна против него не сделает, — покачал головой Петров, — а раз он даже разводится, чтобы жениться на тебе — значит там что-то не то. Что-то другое. Поговори с ним!
Я молчала, рассматривая свои ногти.
— А тебе, Лидка, защита серьезного мужика не помешала бы. Горшковы же не остановятся, сама понимаешь.
Я понимала.
На работу я чуть не опоздала. Практически проспала. Но надела новое шифоновое платье цвета ванили и прическу сделала «на ура».
