— Все верно, но сегодня дело не в освобождении Лемана — речь идет о его цене. И о нашей тоже. Так не будем ждать, когда нас загонят в угол. Отреагируем немедленно. Открестимся от позиции тогдашних властей. Мы можем сорвать банк, приняв игру Сюма и вступив в спор со штатными защитниками новой морали. Давайте открыто признаем ошибки предшественников, заявим, что Лемана распяли по наущению трусливых политиков, ставивших во главу угла соображения безопасности. Скажем, что готовы к открытым переговорам с террористами, а если они откажутся или убьют Лемана, проявим в ответ максимальную жестокость!
— Террористы наверняка откажутся! Они убьют Лемана и пришлют нам его труп…
— Не важно, ответственность ляжет на всех. Мы проведем масштабную антитеррористическую операцию, примем участие в похоронах Лемана и сможем с гордостью заявлять, что не дрогнули перед террором. Разве у нас есть выбор? Нет. Мы либо действуем на упреждение и пытаемся взять ситуацию под контроль, либо плывем по течению. Во втором случае мы испортим репутацию навсегда: если Лемана освободят, слава достанется прессе и общественному мнению, а если убьют — нас распнут за беспомощность и неспособность выполнять свои обязанности.
Министр молчал, обдумывая услышанное.
— Хорошо, — наконец произнес он. — Я дам интервью и выскажусь по всем пунктам.
— Мне связаться с Сюма?
— Нет, с «ТФ-1». Я проучу этого любителя копаться в грязном белье.
* * *
Вначале Даниель был так поглощен своим горем, что почти лелеял эту боль. Он отказывался здраво рассуждать, не желал взвешивать ситуацию, смотреть новости. Потом задумался о смысле похищения и попытался оценить перспективу. С его глаз словно спала пелена. Открывшаяся истина была как потрясение, как шок, она могла осветить и обогреть, вдохнуть новую жизнь: его тюремщики не были исламскими террористами.
Больше того — они не желали его смерти. Это подтверждали события последних часов.
Зачем исламистам подвергать его моральной пытке? Чтобы отомстить за своего духовного вождя? Абсурд.
Фанатики убили бы его, взяв на себя ответственность.
Их поведение выглядит еще более странным, если они просто хотят получить выкуп.
В последние дни поведение этих людей изменилось. Они незаметно за ним наблюдали, следили за его реакциями, продолжая делать вид, что не обращают на него внимания.
Да, он не ошибается: они хотят растормошить его.
* * *
Эрик Сюма сидел в своем кабинете. Его одолевали тревожные мысли. В дверь постучали.
Он не отозвался, но через две секунды в дверях возникла Клара:
— Я стучала, но…
Журналистка замолчала, смущенная замкнутым выражением его лица.
— Извини, что помешала.
— Входи же, входи. Что-то случилось?
Клара почувствовала, как тает ее решимость.
— Да нет… Просто хотела проверить, как ты.
— Я в порядке.
Она сделала глубокий вдох, решительным шагом пересекла кабинет и села напротив Эрика.
— Тебе известны мои чувства. Я понимаю, что ты не готов к новым отношениям, но зачем-то прикрываешься надуманными предлогами: разница в возрасте, мы вместе работаем… Хотя дело не в том.
— Неужели? — Казалось, Эрика позабавили слова Клары. — А в чем же?
— В самооценке. Ты себя недооцениваешь. Ты много пережил и самозабвенно зализываешь раны, вместо того чтобы смотреть вперед.
— В будущее? — съязвил Сюма, пряча смущение за иронией. — В моем возрасте, знаешь ли, больше размышляешь о прошлом.
— Чушь! В действительности тебя мучит история десятилетней давности с Леманом.
— Да что ты об этом знаешь? — вскинулся Эрик.
Клара пожала плечами:
— Много чего. И кстати, весьма противоречивого. Десять лет назад большинство членов нынешней команды учились в школе. Может, ты мне объяснишь?
Клара выглядела смущенной собственной дерзостью.
Эрик печально улыбнулся.
— Попробую. Десять лет назад я был ведущим новостной программы на канале «Франс-6». Я переживал период профессиональных сомнений. Стал знаменитостью, все имел: славу, власть, деньги, женщин. Коллеги начали критиковать меня. Моя известность и публичность раздражали окружающих. Некоторые считали меня пустышкой. Я действительно был не более чем звеном хорошо отлаженного конвейера: читал телесуфлер, лебезил перед звездами шоу-бизнеса и политиками, когда брал у них интервью! И чувствовал себя паршивой марионеткой. В этот самый момент началось дело Лемана. Главное тебе известно: обезумевший от горя отец преследует человека, которого считает убийцей сына, похищает его и держит в заложниках где-то в лондонском предместье. Пресса и телевидение изображали его человеком, который восстал против безнаказанности некоторых приспешников экстремистских мусульманских движений. Поведение Лемана вызывало понимание у общественного мнения, его готовы были записать в герои, и так бы оно и случилось, если бы не грянул гром — известие об убийстве заложника.
Узнав о смерти шейха, я подумал: «Так и надо, справедливость восторжествовала». Потом я об этом пожалел, потому что не имел права радоваться гибели человека. Религиозного вождя изрешетили пулями, руки и ноги у него были связаны, на глазах черная повязка. Выглядело это ужасно, и я сразу понял: Леман недолго останется героем. В последующие дни мои опасения подтвердились: политики, журналисты, спецы по антитеррору и некоторые интеллектуалы засучили рукава и набросились на него, как свора голодных псов. Его обвиняли в безответственности. Заявляли, что горе лишило его рассудка и он действовал, не думая о последствиях. Утверждали, что он жестоко и бесчеловечно убил беззащитного человека, став на одну доску с теми, кого так ненавидел.
На самом деле речь шла не о поступке Лемана. Политики опасались отголосков его действий. Они были в бешенстве, потому что он, сам того не желая, разоблачил их бездействие. Журналисты проявили не больше здравого смысла. Я уже тогда обратил внимание на одну опасную тенденцию: некоторые коллеги сочувствовали участи жертв, но в своих сюжетах во главу угла ставили беспросветную нищету и отчаяние террористов. Один щелкопер договорился до того, что назвал подорвавшего себя в автобусе шахида человеком, «убившим себя от безысходности». Так что кое-кто считал жертвой шейха, ведь тот погиб. Логика, основанная исключительно на эмоциях.
— И никто не высказывал иного мнения?
— Отчего же. Некоторые критические умы пытались рассуждать, отталкиваясь от событий, понять, а не осуждать несчастного отца, считать случившееся следствием жестокости террористов и неспособности властей обуздать зло, а не наоборот. Но хор возмущенных голосов здравомыслящих граждан быстро заглушил их аргументы. На похоронах шейха его сторонники бились в истерике, британские и французские флаги сжигали перед камерами, и произошел взрыв. Немногие журналисты в Париже и Лондоне осмелились возмутиться. Их комментарии провоцировали угрозы и проклятия мужчин и женщин, оплакивавших «духовного лидера». Кое-кто из моих собратьев по перу даже послал соболезнования близким шейха.
