он предоставил алиби, также железное. В Китае был. И действительно, нет оснований полагать, что он в это время там не был. Мы по другим прошлись, кому выгодно, там тоже все чисто. И как-то все заглохло. А с нас требуют, дело громкое.
Витязев замолк, задумавшись о чем-то.
Решетников терял последние остатки терпения:
– Так что у вас там дальше произошло?
– Так вот, мы решили, что надо перепроверить Мезина, как по учебнику, ну неужели не он? И прямо вот прошлись, буквально по секунде восстановили его день. И кое-что не сходится. Представляете? Я не могу сказать, что именно. Но мы, следователи, без явных доказательств поняли, что он не летал в Китай. Ему сделали алиби.
Решетников поднял брови:
– И вы пришли ко мне?
– Именно. Потому что алиби сделано здорово, на высочайшем уровне. Мы сделали запрос китайским коллегам, есть видеозаписи из гостиницы и ресторанов – Мезин там зафиксирован. И штампы в загранпаспорте, все настоящие… Такую штуку мог сделать только исключительный профессионал.
– Я не занимаюсь криминалом, это во-первых.
– Я это уже услышал. Но, может, он попросил сделать алиби… ну для жены? Вас обмануть же мог?
– Я не делал алиби этому вашему Мезину.
– Это – во-вторых, я правильно понял? Петр Сергеевич, мы будем долго и кропотливо работать и в любом случае алиби Мезина опровергнем. Но это тяжелый труд, и было бы так здорово, если бы вы помогли следствию и все рассказали.
Решетников четко повторил:
– Я не делал алиби Мезину.
Витязев допил кофе и поднялся со стула. Но не уходил, смотрел на Решетникова:
– Не верю я. Не верю я, что Николай Белый украл эту песню, гимн. Хоть стреляйте.
С этими словами Витязев вышел из кабинета.
Дождавшись, когда следователь покинет здание, Решетников вышел из офиса, сел в машину. Все это время он безуспешно звонил Рудову, наконец тот ответил.
– Вы чего трубку не берете?!
Рудов не ответил, а задал свой вопрос:
– Ты придумал?
– У меня только что в кабинете был следователь по особо важным делам, спрашивал про Мезина! Уверен, что ему алиби делали в агентстве, они подозревают его в убийстве!
– Ничего они не знают. Привыкли, что им всегда все рассказывают. Работай, как работал, и больше не звони по телефону с такими делами.
Решетников был взбешен:
– Работать, как работал?!
– Или ты вызовешь подозрение, не так ли? И не звони по таким вопросам.
– Так давайте встретимся.
– Зачем? Все нормально, сиди ровно. Вдохновения. На кону не только репутация Белого, тут вся Россия может быть подставлена. А, сверхзадача? Любишь такое?
Решетникову вздумалось отправиться на Тихвинское кладбище. Он подошел к могиле Достоевского, глубоко погруженный в свои мысли.
Позади раздался голос Федора Михайловича:
– Сходил бы ко мне на могилку. Тоже не простой человек.
Решетников даже не обернулся.
Достоевский вдруг начал напевать на мотив песни Белого:
– «Прощевайте, хлопцы. Конюха у вас няма. Забирають во солдаты, тяжела моя сума».
Тут Решетников обернулся и посмотрел на Достоевского:
– Что это?
– Песня рекрута.
– Кто написал?
– Народ.
– На мотив этого хита Белого?
Достоевский кивнул.
– А как дальше?
– Не помню. Вернее, не знаю.
– Честно: есть такая песня?
– Нет. Никогда не слышал. Но ведь могла быть.
Губы Решетникова тронула улыбка – он начал понимать мысль Достоевского.
– Да. Здорово. Напишем песню рекрута?
– Это будет весело.
– И выдадим ее за русскую народную. Как будто он – Николай Белый, сделаем его автором песни, оттуда ее взял. Это находчиво. Федор Михайлович… А вы с чего мне помогаете?
– А потому что надо быстрее закончить твое последнее дело.
Решетников долго смотрел на Достоевского, тот спросил:
– Что?
– А может, вы все-таки просто глюк?
– Ну что ты, я же не Наполеон. Я просто русский писатель, мы не для сумасшествия.
* * *
После занятий в актерском училище Стася, выйдя на улицу, увидела, что ее поджидает в машине какой-то незнакомый мужчина. Когда она пошла по улице, он тронулся следом и окликнул:
– Стася?
– Да. – Она чуть приостановилась и увидела за опущенным стеклом здоровяка в костюме.
– Значит, я к вам. Остановитесь, пожалуйста.
Стася остановилась.
Мужчина притормозил и сказал:
– Я от Григория Александровича, зовут меня Виктор Дорин.
– Кто это? – спросила Стася.
– Карпов. Он хочет вас видеть.
– Он хочет меня трахнуть, говорите прямо.
Дорин улыбнулся и покачал головой.
– Нет, он собирался поговорить о фильме, в котором вы исполните главную роль.
Стася насмешливо скривила рот:
– Я в порно не снимаюсь. Даже в хоумвидео.
– Стася, скажу от себя лично. Если вы сейчас сядете в машину, ваша жизнь резко изменится к лучшему. Если Григорий Александрович сказал, что будет кино, – значит, будет кино. Со шлюхами он дел не имеет.
– Я не поеду никуда, – отрезала Стася и пошла дальше по улице. Дорин вышел из машины и подбежал к девушке.
– Ну что ты ломаешься? Ну кто ты? Тебя такой человек просит приехать…
Стася произнесла очень громко:
– Я не поеду никуда!
Прохожие начали посматривать на них.
– Ты все равно сядешь в эту машину, – негромко говорил Дорин. – У тебя же есть близкие? Мама, папа? Значит, ты сядешь. Сама.
С этими словами он сел в машину и уехал, оставив Стасю стоять в растерянности.
Решетников сочинял песню. Достоевский устроился в его кресле, в то время как Петр расхаживал по своему офисному кабинету с листком и ручкой.
– Итак, еще раз, – сказал Решетников и стал напевать:
Люба милая моя, ты мне Богом отдана,
Но рекрутский мой должок я не выплатить не мог.
Там убьють меня враги, но со мною будешь ты.
Люба милая моя, выходи ты за…
Достоевский вставил:
– Коня, – и засмеялся.
– Ну, отлично. За кого выходить? – спросил Решетников.
– Имя надо. Коляна?
– Нет. Выходи за барина. Как будто это барин подсуетился и в рекруты отправил парня, чтобы сам с любой парня остаться.
– Барин его в рекруты, а тот говорит, чтобы за него выходила? – усомнился Достоевский.
– Он понимает, что за барином ей будет хорошо, вот такая любовь, драма. Отлично.
Решетников записал и начать декламировать:
– Так, русская народная песня… а название?
– Маратик, – подсказал Достоевский.
Решетников со смехом согласился.
– Русская народная песня «Маратик», – и снова стал напевать:
Прощевайте, хлопцы, конюха у вас няма.
Забирають во солдаты, тяжела моя сума.
Кони будуть тосковати, люба будет плакати,
Навсегда забыть вам надо конюха Маратика.
Люба милая моя, ты мне Богом отдана,
Но рекрутский мой должок я не выплатить не
