этим не одариваете, красавица? Неужели не жалко вам их совсем? Вон, Солн без всяких серёг ходит — да и Бушуй ваш что-то тоже не при деле, хотя, вроде как, муж он матери Лесьяры, и…
— Всё, что волку принадлежит, в могилу с ним уходит, — прерывает его Бая, и перестаёт нож её игриво ухо его волновать. — Не самый лучший это вопрос, Вран. Нет уже у Бушуя жены, нет уже и у Солна — вернули они всё женам своим, в земле с ними упокоили, чтобы души их в лесу вечном не тревожить.
— Да уж, — говорит Вран. — И правда — не угадал я с вопросом. Безнадёга какая-то сплошная у дяди твоего, Бая. Ну его к Чомору вместе с серьгами его.
Дрогают губы Баи — как всегда, когда не улыбнуться она старается очередной слишком уж тёмной, нехорошей шутке врановой. Не виноват Вран — сами они такими получаются. Какая обстановка — такие и шутки.
— Ты лучше скажи, — вкрадчиво Вран говорит, — не жалко тебе, например, будет свой ножик портить? Ты смотри, какой красивый, словно инеем белым покрыт — неужто в честь Болот ваших бел…
— Слышишь? — вдруг Бая его перебивает.
Конечно, Вран не слышит.
— Что?
— Крики какие-то, — неуверенно Бая говорит.
И в следующее мгновение на ногах она уже.
Вскакивает за ней с земли и Вран.
И сразу Врану всё это не нравится.
— Да и пусть кричат, — говорит он, тщась Бае в глаза заглянуть — но устремлён взгляд Баи в сторону совсем другую, сквозь щели еловые и дальше, дальше, дальше. Никакого внимания Бая на Врана не обращает: прислушивается. — Бая, слышишь ты меня? Дядя твой… нет, поговорим о дяде твоём всё-таки: помнишь, что он нам сказал? Ходят сейчас по лесу сумасшедшие, ягоды свои кликают, нам с ними не по дороге.
— Ягоды так не кликают, — отвечает Бая рассеянно.
— Да откуда знать нам, что удумали они? Может, вообще в деревне воп… Бая!..
Как стрела, рукой умелой пущенная, срывается Бая с места. Ругается Вран отчаянно, со всей силы по еловой ветви бьёт — слетает с ели снег последний, слетает и Вран с клочка земли насиженного вслед за Баей. Куда? Куда понеслась? Сама-то хоть понимает, к кому бежит? Хоть бы и Врану понять — хоть бы самому крики эти разобрать, хоть бы самому сообразить, из-за чего деревенские шумят. Заблудился, что ли, кто в лесу? Или очередной обряд они проводят? Нет у Врана ответов, играют мысли его сами с собой в угадайку, хлещут его ветви по лицу — лишь бы Баю из виду не упустить. Лишь бы плащ её чёрный среди лап лесных не потерять. Лишь бы убедить её, догнав, не ввязываться ни во что, нож свой снова из-за спины не вытаскивать, в волчицу с глазами человеческими не обращаться, к болванам этим на помощь не выходить. Сами виноваты, сами с пути сбились, — сами пусть выход и ищут, хоть кричат, хоть плачут, хоть на голове стоят.
А ещё лучше — вовремя её за руку схватить и никуда уже не отпускать. Ни на какие крики. Ни на какие плачи.
* * *
Стрела.
Умелой рукой пущенная.
— УХОДИ! — Деян орёт. — НЕ ДАМ!
Снег последний. Кровью пропитанный.
Плащ — не чёрный, не баин. Наступил на него Вран в лесу с размаху, чуть не поскользнулся — лежал плащ на земле вместе с другой одеждой, бережно сложенной, и сапоги рядом стояли, и нож рядом торчал.
Плач. Заходится в рыданиях Душана, к дереву привязанная — толстая верёвка вокруг живота её обмотана, под грудью, других верёвок обрезки рядом валяются, и багряно-красный наряд её свадебный, мятый, жёваный, с подолом разорванным, и торчат ветки в волосах растрёпанных, и алеет след на щеке левой — словно наотмашь ударили её.
Крики. Крики, крики, крики…
— НЕ ОТДАМ! — в вопле истошном, звоном у Врана в ушах отдающемся, Деян заходится. — НЕ БУДЕТ, НЕ БУДЕТ, НЕ БУДЕТ СВАДЬБЫ!
Стрела. Стрела. Стрела. Ещё стрела. И ещё. Раз за разом тетиву Деян натягивает, раз за разом стрелы воздух рассекают, в цель попадая.
Цель недвижимо уж на земле лежит, дюжину стрел в неё Деян выпустил — и вторая дюжина к концу подходит.
Видел Вран цвет шерсти уже похожий. Много раз в деревне видел, на отце видел, помнит и как в последний раз видел: зарывалась тогда Лесьяра пальцами в шерсть эту, ускользало тогда от Врана сознание, и только это он успел в мареве морозном выхватить, прежде чем окончательно перед глазами всё померкло.
Почему же сейчас не меркнет? Почему же не оказывается всё это сном дурным, бессвязным, одним из тех, что настойчиво ночница на него насылает?
Лежит тёмный волк на снегу последнем, кровью пропитанном, и торчат стрелы из него то тут, то там — одна в глаз попала, вторая морду насквозь прошила, третья посередине лба застыла. Но больше всего их, конечно, в тулове. Тулово — цель большая, удобная, всегда при охоте в неё ты сначала метишь, а потом уже с остальным разбираешься.
Бежал Вран за Баей, бежал, бежал — и догнал её наконец, и где-то рядом совсем Бая стоит, и, кажется, даже за руку её Врану удалось поймать — но ускользает от Врана прикосновение это, ускользает Бая, образ её, присутствие её, хотя никуда она не уходит, туда же, куда и он из-за деревьев смотрит.
На той самой прогалине Солн лежит, где недавно корова лежала. То же место. То же место проклятое.
Разжимает Вран пальцы, руку Баи отпускает — и вперёд шагает, из-за ели выходя. Снова лапа еловая его по лицу задевает, отдаётся это чувством каким-то в нём, воспоминанием — но быстро все эти чувства с воспоминаниями исчезают. Не вспоминает Вран, а видит. Не чувствует он, а хочет.
— Не будет… свадьбы… — обессиленно Деян повторяет, лук опуская.
И Врана замечает.
Обезумевшие глаза у Деяна, на себя он не похож — и куда его добродушие обычное делось, куда ленца тёплая пропала? Искажено лицо его, перекошен рот, страхом изуродованный, криком перетянутый.
Вран ещё один шаг к нему делает.
— Вран?.. — ошеломлённо Деян бормочет. Наоборот — отступает от Врана, и ещё больший страх в его глазах появляется. — Нет, нет, нет… Лес тебя забрал, в лесу ты и… нет, нет, нет…
Да, как неловко — в лесу Вран и остаётся, только вот и Деян тоже здесь.
— Деян, — мягко Вран говорит, через Солна, на земле распростёртого, переступая. — Деян, ну что ты — не бойся
