— Кое в чем ты права, — говорю я.
— Да.
— Почему ты сердишься?
Ее глаза вспыхивают:
— Тебя не должно здесь быть. Ты нарушитель. Я не хочу тебя видеть. Сны — это иллюзия. Я чувствую, что должна доверять тебе, но не могу, потому что ты ненастоящий.
— Может, сны — это воспоминания. О другой реальности.
— Что я сказала тебе прошлой ночью?
— Что я тебе снился.
Она качает головой.
— Я сказала жить своей жизнью. Не лезть в мою. Держаться подальше от моих снов. Не вышло, да?
— Я не влияю на твои сны.
Ты меня совсем не слушал. А хочешь, чтобы я тебе доверяла.
— Я этого не просил.
— А чего ты просил? — Она кладет руку на бедро. Зеленые глаза нацелены на меня, как смертоносные лазеры. — Ты ничего не хотел.
— Я спросил, счастлива ли ты.
— Ты об этом и во сне спрашивал.
— Мне нужно знать.
— Почему?
— Мы семья. Ты, я и Тимми, мы должны быть вместе.
— Ни за что. — Она начинает закрывать дверь. Дает понять, что разговор окончен. Я не даю ей этого сделать. Она тянет сильней.
— Я люблю тебя, Карен.
Я достаю пистолет. Тяжелый. Черно-синий. Стальной. Сверхпроводник, он прожигает мне кожу до костей. Ствол блестит на утреннем солнце. Я не смогу повторить этого, и другого шанса не будет.
Я целюсь в прекрасное лицо Карен. Она смотрит на меня — глаза распахнуты, рот приоткрыт, — но бежать не пытается. Даже отпускает дверь. Качает головой, делает шаг назад, говорит:
— Не надо.
Я нажимаю на спусковой крючок.
IV
Лицо Карен взрывается алыми брызгами. Она падает у подножия лестницы, все еще шепча:
— Не надо.
Я смотрю на ее губы — только они остались целыми, хотя и покраснели от крови.
На белом халате и кафельном полу кровь кажется такой яркой!
Моя рука онемела, ладонь обжигает рукоятка пистолета.
Я падаю на колени. Подползаю к Карен. Слезы текут по лицу, а потом приходит боль.
Настоящая, физическая боль. Рождается в животе и растекается по телу. Все органы содрогаются. Меня рвет желчью. Я ничего не вижу, ничего не слышу, сжимаю пистолет так, словно это все, что у меня есть.
Боль стихает так же быстро, как вспыхивает. Я стою на коленях в дверном проеме. Крови нет, кафель как на полу у мамы Карен, а самой Карен нигде нет.
Медленно и осторожно я встаю на ноги, опираюсь о стену, чтобы не упасть, чувствую себя слабым и жалким. Хватаю ртом воздух, вытираю слезы.
Мир выглядит настоящим. Четким. Таким, как должно.
Эхо выстрела еще гремит у меня в голове, хотя я никогда его не слышал. Меня ведь не было в этой реальности, все случилось где-то еще или даже в моей голове.
Теперь я здесь, восстанавливаюсь после жуткого сдвига. Не знаю, как именно это происходит. Смотрю на пол — туда, где должно лежать тело Карен.
Ее здесь нет.
Конечно. Она дома с Тимми.
Дома с Тимми. Моя реальность вернулась, меня распирает от гордости, надежды и ликования. Я к этому не готов и едва не падаю в обморок. Нужно добраться до дома. В квартиру, где теперь нет мужика с пистолетом. Шестью этажами выше Роджера, который узнает меня. Туда, где жена помнит и любит меня, а сын скучает по папочке.
Сколько меня не было? Неделю?
Я закрываю дверь, кладу пистолет в карман, смотрю на солнце. По-прежнему утро.
Оборачиваюсь и замечаю серые лица в тенях, в листве, в машинах и на крышах. Они смотрят, но не шевелятся. Это мой мир, и они меня не тронут. Я не просто вредитель. Я преуспел на Пути Призрака так, как им и не снилось. Защитил собственную реальность. Вернул ее.
Я иду по улице — обратно к Бродвею. Едва не бегу, но до дома далеко, а сил нет.
Мне нужно подтверждение. Я останавливаюсь перед нищим на улице. Картонная табличка не изменилась. Куртка тоже. Он смотрит на меня из-под тряпья, качает головой и бормочет:
— Дурак.
— Сработало, — говорю я.
— Это ад, — отвечает он.
Я иду дальше. Лучше взглянуть на газетный киоск. Заголовки в витрине рассказывают о конфликте на Ближнем Востоке, упоминают президента, за которого я не голосовал, но — нашего. Никогда не думал, что так обрадуюсь его имени.
Дайю в безопасности, я уверен. Призракам нужен был я. Она найдет меня, знает, где искать, а я выполню свое обещание. Помогу ей устроиться в новой реальности.
Найду Иезавель. Она пыталась помочь мне и пострадала. Если она жива, сделаю все, что в моих силах. Кажется, она еще здесь.
Анна Гордон, наверное, тоже жива. Ей снится капитан Крен и наша прогулка под парусами на Троицу. А может, она уже встала и собирается на работу. Меня там ждут. Наверное, гадают, где я был.
Я тоже об этом думаю.
До сдвига я не был знаком с Вороной, но, кем бы она ни была, чем бы ни занималась, наверное, почувствовала его. Она умела такое, что мне и не снилось. Раньше я не верил в ясновидящих. Не знаю, что стало с ней в той реальности, но теперь это не важно. Мир вернулся на круги своя.
Я понимаю, что все еще держу руку в кармане, стискиваю пистолет, не могу разжать пальцы. Но теперь мне все равно.
На Харрис-стрит я сворачиваю на Пирмонт, и желудок сжимается, словно на американских горках.
V
Путь от Бродвея до Харрис тянется целую вечность. Мне страшно возвращаться. Я чувствую на себе взгляды, не только призраков, хотя и не отличаю обитателей реальноти от отщепенцев. Я — часть этого мира. Мое зрение никогда еще не было таким острым. Я вижу каждую трещинку на тротуаре, каждую чешуйку ржавчины на остове дома справа, каждый кирпич на фасаде Музея Электростанции — все яркое, как на картинах мастеров.
Дальше, в тени Вестерн-Дистрибьютор, я вижу свой дом. И другой — позади него, больше не котлован.
Черный ход ведет прямо на второй этаж, мимо кофейни «Гарри и Криса», но мне нужна ключ-карта. Все, что у меня осталось, — пистолет (горячий в потной руке), так что я иду в вестибюль. За стойкой Питер. Поднимает голову, улыбается, говорит:
— Доброе утро.
Мое сердце падает.
— Ты же работаешь по ночам, — говорю я.
— Не на этой неделе, — объясняет он. — Подменяю Майкла.
Утреннего парня, которого я ожидал увидеть.
Вот и весь разговор. Чтобы вызвать лифт, ключ-карта не требуется. Какой-то мужчина, вероятно остановившийся в отеле, заходит со мной. У него пустое, уставшее с дороги лицо. Он молча нажимает на кнопку «девять». Сердце под ребрами начинает отплясывать сальсу, корчится — до одиннадцатого этажа.
