— А ты знаешь, благодаря чему он смог построить свою империю?
— Характеру?
— Да. Когда он чем-то недоволен, то способен достать кого угодно, чтобы это исправить.
— Как твоя мама терпит его?
— Так. Терпит. Он составляет ей список дел на день и рано утром едет работать.
Я хотела сказать, что не смогла бы ужиться с таким кошмаром, но осеклась.
Дилан молча встал с постели, оделся и принялся за работу. Мне ничего не оставалось, как уснуть.
На следующий день он снова взял меня с собой, не реагируя на мои намеки об усталости. Нужно было закончить вчерашнюю возню с бумагами, раз уж начала.
Сидя в одном кабинете, мы почти не разговаривали. Все мои попытки завести разговор рубились на корню. Дилан был по-отечески строг со мной, но после всего случившегося мне было стыдно спорить и ругаться с ним.
Пару раз заходил Пётр по каким-то пустяковым хозяйственным вопросам, но с очень важным видом. Довольно любопытный малый. Я с интересом наблюдала за его поведением, манерами: он был явно очень высокого мнения о себе. Дух соперничества в нём тоже не дремал. Когда он вышел из кабинета, я спросила Дилана, что он думает о своём «звёздном» племяннике, он коротко и ёмко ответил: «Было бы что обсуждать».
Время подходило к обеду, мне уже не сиделось, слишком скучно было заниматься разгребанием бумажек несколько часов подряд. Зачесалась спина. Так обычно бывает, когда сознание не находит, на чём сосредоточиться.
Мы отправились перекусить в ближайшее кафе. Однако спина не давала забыть о себе.
Закрывшись в туалетной кабинке, я задрала блузку вверх и стала ощупывать кожу. Сначала мне показалось, что это волдыри, но в отражении зеркала я разглядела, что кожа просто стала неровной и слегка покраснела.
Я поморщилась, пытаясь разгладить или соскрести неровность ногтями. Ничего не вышло. Кожа по-прежнему нещадно чесалась.
Мне осталось только вернуться за столик и отвлечь себя порцией супа. Дилан заметил моё ёрзанье и спросил, в чём дело. Я призналась. Его реакция была на удивление спокойной, он не спеша доел обед и наблюдал, как я заканчиваю свою трапезу.
Мы вернулись в кабинет. Мне было велено поднять блузку.
— Ба! Да у тебя лишай, милая моя! — воскликнул он и засмеялся.
Пожалуй, я впервые слышала от него такой непринуждённый смех.
— Какой ещё лишай?! Откуда у меня мог появиться лишай?
— Вот уж не знаю. Может, отголоски твоих не столь давних приключений? На обратном пути заедем в аптеку, ничего страшного.
До вечера я сидела в кресле и старалась забыть про зуд. Кое-как справилась с работой и поняла, что хочу хорошенько отдохнуть перед началом учебного года.
Дилан же, посмотрев на часы, понял, что пора собираться домой. Одного взгляда на меня ему хватило, чтобы прочесть мои мысли.
— Ну что, ещё не спишь? Ты готова?
Я послушно встала.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он с улыбкой.
— Чувствую себя собакой. Не понимаю, что тебя так развеселило?
— В Верхнем Волчке это у детей как ветрянка: один раз переболеешь и всё, но пока ты лишайный, все тычут в тебя пальцем, дразнятся и обходят стороной.
— Но мы не в Верхнем Волчке! — с обидой в голосе возразила я.
— Но мы оттуда, — был ответ. — И успокойся, идём.
Дилан, которому довелось довольно много времени прожить в волчьей деревне, успел отлично изучить местные обычаи, мне даже показалось, что я услышала в его словах ноты ностальгии.
Пока он покупал лекарства в аптеке, я дремала в машине. Пожалуй, эта бумажная работа была совсем не по мне. Я давно не веселилась и не общалась с друзьями, которых у меня теперь не было. Сквозь дрёму я видела свою жизнь как бы со стороны, и страх постепенно захватывал меня. Получается, что, кроме вечно занятого Дилана, я ни с кем не могла поговорить, люди сторонились меня. Я не стала кривить душой: мне очень не хватало весёлых гулянок и танцев. Моя неугомонная натура требовала общения и радости.
Дилан обработал мою распаренную после ванны кожу мазью, затем сбегал к родителям и принёс ультрафиолетовую лампу.
Абсолютно нагая, я лежала на постели и не находила в себе сил подняться. И вроде надо было пойти на кухню, чтоб отварить хотя бы макароны, да нажарить котлет, но неприятное чувство высасывало из меня все силы.
— Давай закажем пиццу? — внезапно предложила я.
— Я тоже думал об этом.
Мой живот заурчал, как бы одобряя идею.
Мы сделали заказ и удобно устроились ждать в кровати.
— Ты выглядишь уставшей. Тебя что-то тревожит?
— У тебя когда-нибудь были друзья?
— Были в школе, в университете. Потом стали редко видеться, у всех работа, семья…
— У меня тоже… были… А сейчас единственный человек, с которым я могу поговорить, — это ты. Но и ты не особый любитель бесед. Мне не хватает праздников и беззаботного веселья.
— Взрослеть не всегда приятно. Это нормально. Со временем необходимость в друзьях отпадает, — успокоил меня он.
— Кто-нибудь из друзей знал про твой волчий ген?
— Нет, это табу. И ты должна была узнать об этом в первую очередь, и ни при каких обстоятельствах не выдавать тайну.
— Получается, я злостный нарушитель.
— Да, и учти: это сыграет свою роль против тебя в будущем. Сделай всё, чтобы больше не привлекать к себе внимания верховных.
— Я постараюсь.
Он гладил ладонью по моему телу, кожа откликалась едва заметными мурашками, было приятно. Я подставила голову, чтоб он покопался в моих волосах. Пришлось лежать на животе, чтобы не испачкать постельное бельё мазью.
Пиццу ждали целый час. Мы так проголодались, что съели всё до последнего куска, даже не почувствовали вкуса.
— Завтра тебе лучше остаться дома, — сообщил мне Дилан.
— Ты уверен?
— Да. Я вижу, что тебе не нравится бумажная рутина. Думаю, тебе надо провести несколько дней где-нибудь на курорте, поплавать в море, позагорать на солнце.
— А как же ты?
— У меня не получится. Слишком много работы, тем более, я вдоволь навалялся в больнице.
Заметив, что я мгновенно поникла, он спросил, в чём дело.
— Самое страшное для меня сейчас — это остаться одной. Одиночество станет для меня му́кой, а не отдыхом.
— Возьми с собой Свету, скажи, что может не волноваться о деньгах.
— Не знаю, согласится ли она…
— Ну так позови и сомнения отпадут.
Дилан не любил гадать, его устраивали только конкретные действия, и в этом он напоминал своего отца. Я вообще думаю, что из всех детей Владимира Александровича он больше всех походил на него. Наверное, Седой в молодости был, как Дилан: деятельный, решительный, резкий. Часто, когда мы спорили и ругались, он напоминал, что он и так довольно мягок со мной и что следует быть строже. Но после всего случившегося я вспоминала детство, как далёкий сон. Я уже не была ребёнком. При мысли, что жизнь всё больше напоминает войну, я начинала бояться будущего и цепляться за прошлое.
