появилось серьезное исследование на эту тему, проделанное Герхардом Ф. Хазелом и вышедшее в свет под названием Understanding the Living Word of God (1980). За ним последовала еще одна его книга — Biblical Interpretation Today (1985).
Вопрос выбора правильной методики толкования Библии был в центре внимания на консультативной встрече 1981 года (проведенной по типу конференции в Глейсер–Вью) между церковными администраторами и богословами, перед которой была поставлена цель снять напряжение, возникшее после кризиса с Дезмондом Фордом. Участники встречи обнаружили определенные разногласия по поводу той концепции инспирации, которая гласит, что Библия имеет как человеческий, так и Божественный аспекты. Не менее разнообразными были мнения и по поводу использования историко–критического метода в изучении Библии.
Эта тема (историко–критический метод) вновь всплыла на годичном совещании Генеральной Конференции в октябре 1986 года. На этой встрече был принят документ под названием «Изучение Библии: предпосылки, принципы и методы». В нем подтверждалась традиционная историческая позиция, согласно которой « 66 книг Ветхого и Нового Заветов представляют собой ясное, непогрешимое откровение о Божьей воле и Его спасении. Библия есть Слово Божье и единственный критерий, с которым надлежит сверять всякое учение и всякий опыт» ( Ministry, April 1987, 22).
Основная функция этой декларации состояла в том, чтобы изложить главные принципы изучения Библии. Между тем она практически отвергла историко–критический метод в том виде, в котором его выработали неадвентистские богословы. «Богословы, использующие этот метод в его классической формулировке, приступая к исследованию библейского текста, действуют на основе предпосылок, которые заведомо отрицают достоверность повествования о чудесах и прочих сверхъестественных событиях, представленных в Библии. Даже в измененном виде, при сохранении принципа критицизма, этот метод, ставящий Библию в подчинение человеческому разуму, неприемлем для адвентистов» (там же; курсив мой). Далее в этом документе содержится призыв к тщательному литературному, историческому и контекстуальному анализу Библии.
В приведенной выше цитате есть два чрезвычайно важных момента: во–первых, отрицание превосходства человеческого разума над Библией и, во–вторых, отказ от натуралистических предпосылок, на которых утверждается историко–критический метод. Господство разума и натуралистических предпосылок, как мы уже увидели в 6–й главе, было заложено в само основание либерализма 1920–х годов. Так что в этом смысле данный документ зиждился на твердой, умеренной позиции. К сожалению, преамбула к нему, в которой содержались эти высказывания, произвела своего рода разделение в адвентистском академическом сообществе. Некоторые богословы определяют историко–критический метод таким образом, что невозможно отделить означенные предпосылки от методологических элементов, тогда как прочие адвентистские ученые мужи не менее твердо уверены, что подобное размежевание возможно. В результате первая группа склонна использовать эту методологию, но метод исследования у нее проходит под названием историко–грамматического или историко–библейского, тогда как большинство представителей второй группы отвергают предпосылки историко–критического метода «в его классической формулировке», но при этом сохраняют за своей методологией его название. Таким образом, для большинства адвентистских богословов данная проблема лежит в основном в плоскости семантики. С другой стороны, есть, безусловно, и такие, кто вступил на либеральную платформу, признав главенство разума и натуралистических предпосылок. В любом случае важно не то, как те или иные люди именуют свой метод исследования Библии; гораздо важнее, что они предпочитают — придерживаться натуралистических предпосылок историко–критического метода «в его классической формулировке» или верить в то, что Библия есть Божественное откровение о Божьей воле, сообщающее сведения, недоступные для обитателей Земли каким–либо иным образом. К сожалению, люди, участвующие в дискуссиях на эту тему, зачастую упускают из виду суть вопроса, заостряя внимание на ярлыках.
Прежде чем идти дальше, мы должны отметить, что авторитет и герменевтика — это наиболее важные богословские вопросы, с которыми приходится иметь дело любой церкви. Ведь от того, каких воззрений на авторитет придерживаются верующие и какие предпосылки лежат в основании этих воззрений, зависят все прочие их выводы.
Вопрос авторитета занимал центральное место в адвентизме на всех этапах его развития, и таковым он останется до самого конца. Если дьявол восторжествует в вопросе авторитета, он выиграет и весь матч. Поэтому позиция адвентизма по авторитету и принципам библейской интерпретации будет играть определяющую для его будущего роль.
Однако, сколь бы ни была значима эта тема, нельзя позволять, чтобы она подталкивала адвентизм к нереалистичным или небиблейским крайностям в любом направлении, как это было в случае с фундаментализмом (и адвентизмом) в 1920–х годах. Уроки истории могут оказаться здесь очень даже полезными.
Позиция адвентистской Церкви, обозначенная в 1883 году, а также взгляд Елены Уайт на инспирацию представляют собой традиционную умеренную точку зрения. Она занимает промежуточное, срединное положение, хотя в адвентистской среде всегда были приверженцы крайних воззрений на непогрешимость и вербализм, такие как С. Н. Хаскелл, А. Т. Джоунс и У. У. Прескотт на раннем этапе своей деятельности. Поляризация, имевшая место в протестантском мире в 1920–х годах, определенно сдвинула адвентизм в сторону фундаменталистской крайности в вопросе об инспирации.
Несмотря на резолюцию Генеральной Конференции от 1883 года и на труды Елены Уайт, отражающие ее умеренную позицию по инспирации, адвентизм, вступая в двадцать первый век, по–прежнему имеет в своей среде немало приверженцев крайних взглядов. Один конец спектра занимают те, кто ставит разум выше откровения и тем самым принимает ключевой посыл религиозного либерализма. Хотя никаких книг об инспирации этот сектор адвентизма не произвел, данная методология так или иначе проявляет себя в работах некоторых адвентистских богословов. К примеру, есть в адвентистских кругах люди, которые, подобно либералам 1920–х годов, отвергают заместительную жертву Христа как примитивную концепцию. Как либералы считали, что разумнее видеть в жертве Иисуса на кресте прежде всего добрый пример и нравственное влияние, которое должно вдохновлять всех людей на своего рода самопожертвование, так и некоторые адвентисты разрабатывают схожую концепцию креста. Но к подобному заключению можно прийти не иначе как через отвержение ясного библейского учения о заместительной смерти Христа ради менее спорного, «более рационального», более приемлемого для человеческого ума объяснения. Заместительная жертва всегда вызывала неприятие у тех, кто ставит разум выше откровения. С этой проблемой довелось столкнуться и апостолу Павлу уже в первом веке нашей эры. Однако центральное место в этих спорах занимает не вопрос о заместительной жертве, а скрывающийся за ним вопрос авторитета: что служит первичным источником в формировании вероучения — разум или откровение?
На другом конце спектра пребывают те адвентисты, которые продвигают крайние взгляды на инспирацию, присущие фундаменталистам
