Креста. Она будет в классе П-4. Очень волнуется, ждет, когда мама отведет ее на уроки — туда ведь надо переться мимо протовского участка в конце Алайанс-Авеню.
Пэдди возвращается, начинает одеваться.
— Ты что, не мылся? — спрашивает его Ма.
— Я вообще сегодня не обязан идти ни в какую школу, — гундит он. — Из-за папы.
— Какой смысл тебе тут болтаться? — говорит она. — И потом, ты что, решил, что я с луны в речку свалилась? Я прекрасно знаю, что тебе только дай повод.
— А вот и нет.
Он хмурится, но тут же выходит, потому что хочет скрыть, что покраснел.
— Идем, Микки, твои вещи у меня в комнате. — Поворачивается ко мне Ма и выпихивает меня на лестничную площадку.
Я совсем не хочу заходить в их спальню. Берусь за ручку двери — и впервые мне в голову приходит мысль о нем. Вот он лежит, вырубившись, на кровати, а я оставляю его отпечатки на пистолете, из которого убили брита.
Ма тоже нажимает на ручку — дверь мы открываем вместе.
На кровати разложен черный блейзер. Рядом с ним — белейшая рубашка на свете. Блестящие черные башмаки стоят на коробке. Все новехонькое, с иголочки.
— Мамуля… — Я смотрю на нее.
Она улыбается так, будто нынче Рождество. Глаза на мокром месте. Мелкая Мэгги протискивается в дверь и встает с ней рядом, Моль — с другой стороны. Пэдди перевешивается через плечо.
Вот почему она ходила к Минни. Но это зря. Она теперь в долгах по самые уши.
— Бери блейзер, — говорит Ма.
— Галстук неправильный, Ма, — замечаю я, вытягивая галстук из нагрудного кармана.
Не хочу я быть единственным в другом галстуке. Они сразу на меня бросятся. Гляжу на значок на кармане. Гимназия Святого Малахии.
— Мамуля. — Ошарашенный, поднимаю глаза.
Все они так и сияют, даже Пэдди.
— Мамуля?
Мама плачет.
— Надевай, сынок.
Моль щиплет меня за одну щеку, целует в другую.
— Хоть один у нас в семействе с мозгами. — И выходит.
— Иди вниз и ешь завтрак, Мэгги, — говорит Ма, подталкивая ее к двери.
— Но как, мамуля? — спрашиваю я. Она крутит кольцо. А когда прекращает, я все вижу. Кольца нет. Ма трет кожу на том месте, где оно было раньше. — Мамуленька…
Текут слезы.
— Чего, без соплей обойтись нельзя? — Пэдди выходит с презрительной миной на лице.
— Мамуля, я… я сделал одну очень плохую вещь, — говорю я, обнимая ее, пряча лицо у нее на груди.
Она гладит меня по волосам.
— Чшшш.
— Нет, мамуля, я должен тебе рассказать.
— Я все знаю, — говорит она.
Я смотрю ей в лицо.
— Я все знаю про Киллера, сынок.
Я сглатываю.
— Киллер…
— Ты себя не терзай, сынок, там же бомба была, ты ни в чем не виноват, — говорит она.
— Нет, мамуля, я не про…
— Только пообещай, что никогда больше не сунешься в такие места, Микки. Не заставляй маму волноваться. А то я не выдержу. — Опускает глаза в пол. — Я не могу так больше.
— Я… — Больно щиплю себя за ногу, кусаю губу. Я больше никогда не заставлю ее волноваться. Никогда в жизни. — Я тебе обещаю, мамочка!
Ма смотрит на меня, кладет руки на плечи.
— Ну вот, теперь ты большой мальчик. Так что хватит рассказывать на каждом шагу всякие небылицы и вести себя, как придурок.
— Да, мамочка, я уже большой. — Я киваю. — И я теперь всегда буду хорошим. Вот увидишь. Ты будешь мною гордиться. Когда-нибудь я стану президентом Ирландии.
Хрясь!
— Ай, мамуль! За что!
— Хватит всякую хрень нести, Микки! Я тебе что сказала!
— Ладно, понял! — отвечаю.
Я буду очень, очень сильно стараться стать кем-нибудь другим.
— Ну а теперь давай, одевайся живо, а то на автобус опоздаешь, — говорит она. — На два, чтоб их, автобуса.
Я смотрю, как она уходит вниз.
Надеваю блейзер, глажу значок. Я буду учиться в Святом Малахии. Я сажусь на кровать, вдыхаю запах нового блейзера, трусь лицом о шершавую ткань.
— Да, — говорю я стюардессе. — Мне, пожалуйста, кока-колу. Большое спасибо. Да, я один.
Проверяю, застегнут ли ремень безопасности. В маленьком самолетном окошке видны белые облака — они расступаются, открывая Пещерную гору и знаменитый вид на Нос Наполеона. Наполеон оживает, поворачивает ко мне голову.
— Умница ты, Микки. Всего в конце концов добился.
Наполеон мне подмигивает.
— Кто ж подмигивает в воскресенье, Наполеон! — возмущаюсь я и с улыбкой подмигиваю тоже.
— Я уже привык путешествовать один, — говорю я, когда стюардесса приносит мне кока-колу со льдом — из стакана торчит маленький зонтик. — Я вообще одиночка. — Смеюсь. — Ну а на самом деле я из Белфаста, и вы, американцы, такие хорошие, что прислали денег для несчастных детей Заварухи вроде меня чтобы мы могли съездить к вам в гости. Вы очень добрые. Нет, не всем, только детям бойцов ИРА, у которых папы сидят в тюрьме. Такая была ужасная трагедия, но… мы, вы ж понимаете, совсем ничего про это не знали.
Выглядываю в иллюминатор. Наполеон снимает передо мной шляпу. Самолет поворачивает к солнцу. Бескрайнее слепящее золото. Я натягиваю маску на глаза и молюсь о том, чтобы испытать настоящий джетлаг.
КОНЕЦ
БЛАГОДАРНОСТИ
Я хотел бы поблагодарить П.-П. Хартнетта за то, что он опубликовал первый мой рассказ, который потом вырос в этот роман. Таню Хершман, Джона Фокса и Ванессу Гебби за то, что они его прочитали и одобрили. Ванессу еще и за советы на последней стадии. Лору Кенрайт и Холли Доусон за внимание к деталям. Табиту Пелли — за добросовестный подход к рекламе.
Моя особая благодарность Лу Кунцлер за советы и поддержку по ходу работы над многочисленными черновыми вариантами и Саре Батлер, которая опытным глазом прочитала окончательный вариант. Я многим обязан двум этим писательницам.
Я хочу поблагодарить за щедрость семью Лоусонов, Сэнди Эллис и Джона Стивенсона, а также «Нью райтинг саут» и «Литерати консалтенси» за финансирование критических отзывов и агентство поддержки литераторов «Спред зе ворд» за постоянное содействие.
Самое главное, хочу поблагодарить своего агента Кэрри Канья, а также Джен и Криса Гамильтон-Эмери из «Солт», которые поверили в этот роман.
А еще — мою семью за неизменную поддержку на протяжении многих лет.
