Книга Тлеющий огонь - Пола Хокинс

Мириам перебирала безделушки, которые попали к ней в результате соприкосновения с другими жизнями — жизнями других людей и другими жизнями, которые она могла бы прожить сама. Она с грустью отметила, что ее коллекция поредела — пропал ключ, который она взяла на барже, и одна из сережек Лоррейн, — и это ее ужасно огорчало.

То, что она хранила, было связано с важными для нее событиями, и когда она о них думала — о нескольких моментах на барже наедине с Дэниелом, о своем побеге из фермерского дома, — ей нравилось держать в руках напоминавшие об этих событиях вещи. Они помогали ей вернуться в прошлое, вспомнить, как все было на самом деле и что она тогда чувствовала. Сейчас она сжимала маленький серебряный крестик, подаренный ей отцом в день конфирмации, ее первого причастия. Крепко зажмурившись, она представила себя четырнадцатилетней девушкой, еще до всех ужасов фермерского дома, когда она еще была невинной.

Мириам знала, что привычка собирать предметы, чтобы перенестись в важные события прошлого, характерна для психопатов и серийных убийц. Это ее тревожило, однако она считала, что страшные моменты в жизни бывают у всех, а эти предметы помогали ей оставаться тем, кем она была, — чудовищем, в которого она сама себя превратила.

Иногда, когда она оказывалась в очень темном месте, ее наполняло желание покаяться. Будь у нее духовник, с чего бы она начала? С последнего или первого события? Она полагала, что с первого. Первое было определяющим, именно оно направило ее по этому пути.

Началом стала та ночь, когда она сумела выбраться из фермерского дома, когда стояла перед разбитым окном и молилась, молилась. Когда вылезла из окна и побежала по грунтовой дороге. Когда услышала гром, который оказался не громом, а шумом от машины, ехавшей с фермы. Когда она поняла, что он идет за ней, и снова побежала, перелезла через забор, бросилась в канаву и поползла на животе, пока не оказалась под деревом, хотя бы частично скрывавшим ее. Она лежала там, прислушиваясь к звуку мотора и видя, как свет фар освещает ветку у нее над головой. Машина поехала дальше.

Какое-то время после этого она продолжала лежать в канаве. Как долго, она не знала. Так и не смогла вспомнить. Она помнила очень много подробностей того дня и последовавшей за ним ночи — и запах дома, и бледную голубизну вечернего неба, и песню в машине, и тот жуткий звук, который издала Лоррейн, когда он ударил ее. Но ей так и не удалось вспомнить, как долго она пролежала в канаве, замерзшая и обессиленная. И только одна мысль постоянно крутилась у нее в голове, возвращаясь снова и снова: Я не виновата, что он выбрал тебя.

Не могла она вспомнить и то, как долго стояла, парализованная ужасом, перед разбитым окном в запертой комнате, и сколько ей потребовалось времени, чтобы решить: если она убежит и поднимет тревогу, шансов выжить у нее будет больше, чем если бы она осталась и оказала сопротивление. Она не могла вспомнить, как долго стояла там и молилась, молилась, чтобы он не спустился по лестнице, чтобы не пришел за ней. Чтобы не закончил с Лоррейн слишком быстро.

Она продолжала размышлять об этом и за туалетным столиком в комнате Лоррейн. Положив в карман ее золотые серьги, она окончательно убедилась в порочности своей натуры и в том, что зря потратила время, желая удостовериться в этом.

Мириам выпало испытание, и она его не прошла. Она поняла, что лишена врожденного стремления к добру и прочных моральных устоев. Она не была хорошей тогда и не стала хорошей после.

На дне деревянной шкатулки под письмом от адвоката лежал собачий жетон. Мириам не нравилось вспоминать тот эпизод с собакой. Она жалела, что потеряла контроль в момент боли. Жетон она сохранила как напоминание о том, что передача ненависти от одного человека к другому не работает. Не имеет смысла. Она думала о Джереми, о том, как ей хотелось воткнуть нож ему в горло. Иногда она думала и о Майерсоне, представляла, как бьет его по затылку, сталкивает в канал и наблюдает, как он захлебывается грязной водой и тонет. Она думала об этом, но претворить этот план в жизнь у нее не хватало смелости. И вот однажды случилось так, что в магазине ей основательно потрепал нервы грубый покупатель, а на тропинке чуть не сбил велосипедист, обозвавший ее тупой толстой коровой. Она вернулась домой, чувствуя, как давит в груди и в глазах все расплывается. Предвидя приступ панической атаки, она заметила, что на задней палубе баржи какая-то собака роется в пакете с остатками еды, который она забыла утром выбросить в мусорный контейнер. Почти не думая, она схватила собаку, отнесла в каюту, положила в раковину и острым ножом полоснула ей по горлу.

Животное не страдало, убийство было чистым. Не в буквальном смысле, конечно. А в буквальном — все вокруг оказалось залито кровью. Она была повсюду: на ее руках, одежде и на полу; Мириам и не предполагала, что ее может быть так много. Чтобы убрать все это, потребовалась целая вечность. Да и потом ей иногда казалось, что она все еще чувствует запах крови.

Позже той же ночью она положила собаку в мешок, отнесла по тропинке за дом Тео и выбросила там из мешка в воду. Она подумала, что маленькое тельце будет найдено, однако его, должно быть, затянуло в тоннель, а может, по нему прошелся гребной винт чьей-то лодки. Как бы то ни было, Тео никогда не задавался вопросом, кто совершил столь жестокую расправу, он просто не мог понять, куда подевалась собака. Мириам такое положение вещей устраивало даже больше: она со злорадством наблюдала, как Тео ходит взад-вперед по тропинке, зовет собаку по имени и развешивает свои жалкие объявления.

Сунув жетон в карман, Мириам вышла и направилась к дому Майерсона. Если ей и хотелось в чем-то признаться, так это в том постыдном инциденте с собакой, причем признание, конечно же, должен был выслушать не кто-нибудь, а сам Майерсон. Правда, не исключено, что он заявит о ней в полицию, но она почти не сомневалась, что он этого не сделает. Он не захочет признаваться в том, с чего все началось, вдаваться в подробности. Не сможет переступить через свою гордыню.

Убедив себя в этом, она успокоилась и обрела уверенность в правильности своего решения рассказать ему о собаке, поскольку это, как ей казалось, принесет двойную пользу. Во-первых, она накажет Майерсона, а во-вторых, облегчит свое душевное бремя. Итак, она с решительным видом прошла по тропе до ступенек и, поднявшись по ним, свернула на Ноэль-роуд, где резко остановилась.