Кате девятнадцать было, когда добиваться (домогаться, сражаться, завоевывать) ее начал. Строптивая Мальвина не просто мне досталась, а когда досталась… М-мм, до сих пор помню, как сладко было. Я настолько горел ею! Влюбленный, безумно влюбленный. Когда раздел ее в первый раз, тело юное и прекрасное увидел, отзывчивость ее и нетерпеливость, искреннюю, не отточенную годами бездумного секса. О, это был праздник химии, физики, эмоций! Мы соединили тела, но Катя уже была во мне: в голове, душе, сердце. Неопытная, но от природы чувственная, ведомая женским чутьем, сладкая и терпкая, даже в сексе характерная. Кончаем оба, или не кончает никто. Моя тихая гавань, мой дом, моя семья, в которой всегда немножко шел бой…
И вот ее, Мальвину мою, касаться какой-то левый хрен будет?! Ему все это богатство?! Охуенно, что уж. И ведь будет. Я Катерину Мальвиновну знаю. Если она решила, то не свернет.
Я заехал в подземный паркинг, шумно выдохнул, от ярости избавляясь, и вышел из машины. Мы к моим с Никой поедем. У меня к матери разговор.
Постучал в дверь, и морду сделал самым кирпичным кирпичом. Катя открыла через минуту. Вся такая высокомерно недоступная, с вздернутой тонкой бровью, в мягком бледно-голубом шерстяном платье с открытыми плечами и гетрами в тон, еще и с помпонами. Красивая, глаз не оторвать, но я кремень. Я ей не член, приделанный к мужчине, даже если думает иначе.
– Я за Никой.
– Она собирается.
Катя не впускала меня, а я не просился в дом. Так и стояли. Она вздохнула демонстративно и отошла. Ну, раз просите, Катерина Алексеевна.
– Папа, привет! – Вероника выскочила ко мне в не полностью натянуть джинсах. – Я уже. Почти.
– Не торопись. Мы пока с мамой кофе попьем, – и на Катю тяжело посмотрел.
– Никакого больше кофе, Полонский.
– Кофе напои, пожалуйста, а трахаться не охота сейчас.
Она вспыхнула и рот открыла: если бы дочка отсутствовала, то мне бы уже сказали адрес, куда сходить – ровно на хер. Но поскольку Ника здесь, то можно продолжать подначивать Мальвину.
– Даже если просить будешь, не дам. Я тебе не игрушка для секса.
Катя руки сложила и меня оценивающе осмотрела:
– Лучше вибратор возьму: он молча дело делает, есть не просит и осечек у него не бывает.
– У меня тоже не бывает, – сухо заметил я.
Катя усмехнулась двусмысленно и кофе на стол поставила. Черт, а я ведь кофеинозависимым стал и даже не заметил. Нервная жизнь у меня.
– Сахара или яда?
– Только если ты укусишь за самое сокровенное, коброчка моя.
Она очень остро на меня посмотрела, а потом спокойно спросила:
– Невеста против не будет?
Еб твою мать! Я же Вике замуж выйти предложил! Дебил! Просто дебил! Как меня мама такого родила?! Еще говорила, какой умный мальчик. Я же идиот!
Кофе залпом выпил, горький, крепкий, блядь. Реально без сахара.
– Это ты меня довела: от ярости мозги расплавились.
– Полонский, – она обреченно, с горечью на меня посмотрела, – когда ты уже косяки начнешь признавать? Не ради меня, – уверила бесстрастно, – ради себя самого.
– А ради тебя можно? – спросил тихо.
– Можно, но мне не нужно, – иронично заметила Катя.
Я поднялся. Опоздал. Сильно опоздал. Вроде и на ринге никогда не ссал, и в бизнесе яйца имелись, а возвращать семью, Мальвину свою, испугался. Виноватым всю жизнь быть не хотел. В глубине бархатных глаз всегда укор был бы, а я хотел, чтобы по-старому все, на равных. Чтобы любила меня беззаветно, как раньше. Так никогда больше не будет. Катя меня не любит. И я не мог ее в этом винить.
– Готова? – улыбнулся дочери, собравшей рюкзак и одевшись в обновки, что вместе в ЦУМе покупали.
– Пап, а посмотрим сегодня что-нибудь про детективов 12+? – спросила, обуваясь.
– Тебе только девять, – напомнила строго беспокойная мама.
Вероника подставила голову, давая поцеловать солнечные волосы, я только кивнул. Черт, забыл.
– Катя, дай, пожалуйста, папку с документами на Пушкин.
Она нахмурилась с недоумением, но ушла вглубь квартиры. Они мне сегодня понадобятся.
– Папа, а можно еще будет с Лерой и Ваней встретиться? – уже в машине спросила Ника.
– Думаю, получится.
Я с Ником контактами обменялся.
– Пап, знаешь, я больше не поеду к Вике, не хочется что-то.
– Не поедем, Земляничка.
Больше не поедем. Мне тоже не хочется.
Я предупредил родителей, что мы с Никой заедем, чтобы дома были. Ведь ранее сказал, что мы на все выходные уезжаем.
– Мам, можно тебя на пару слов? – после приветствий я обвил ее талию и увлек на веранду с зимним садом. Отец удивился, но я взглядом попросил Веронику занять. Она обычно их обоих эксплуатирует.
– Что это? – поинтересовалась ровно, когда папку рядом положил.
– Взгляни.
Она недовольно на меня посмотрела – любит, чтобы на ее вопросы четко и по струнке. Выгнула бровь на порванную дарственную и полистала дополнения к ней.
– Катерина переписала дом на Нику, а ты распоряжаться им будешь до ее совершеннолетия. Логично.
– Я не принял. Это, – кивнул на бумажки, – откатим назад в понедельник.
– Вадим, послушай…
– Нет, мама, ты послушай: этот дом принадлежит Екатерине Полонской. Эта тема закрыта, – чеканил я. – И если мы не хотим поссориться, не веди больше этих разговоров.
– Вадим, это наш дом, а Катя, при всем уважении, завтра, – она изобразила кавычки, – станет какой-нибудь Ивановой. А если новый мужчина проходимцем окажется? А? – наседала она. – Тогда и Ника ни с чем останется!
– Мам, я так решил.
– Пусть остается Нике, причем тут Катя?!
– Мама, я искренне решил. Пушкин принадлежит Кате, моей жене.
– Бывшей, – колко напомнила она.
– Она всегда моей будет, хоть тысячу штампов в паспорте поставьте. Всегда.
– Зачем ты развелся тогда?! – эмоционально вскинула руки мама.
– Потому что Катя видеть меня не могла. Я ей противен был!
– А изменил зачем?
– Я ошибся, а Катя не дает права на ошибку.
– Какая принципиальная, – не удержалась от едкости мама. Да, у нас в семье таких отродясь не было.
– Какая есть.
– Любишь ее? – мама впервые со мной такая сочувствующая.
– Мне кажется, я вообще никого и никогда не любил, только ее.
– Так зачем отпустил?!
– А что мне ее наручниками приковать?
