что вода закипела. Валентина Валерьевна бросилась его выключать, но Страхов одной рукой остановил её, а другой отключил газ и снова впился взглядом в мать. Она посмотрела на него глазами, полными слез, но не найдя в глазах сына жалости к себе, охваченная отчаянием, встала, ушла в другую комнату и вернулась оттуда с коробкой, где хранились документы разного рода.
— Вот, — робко произнесла она, протягивая конверт, — он оставил тебе это письмо.
— Мама! — крикнул в исступлении Женя.
Им овладело тревожное и в то же время трепетное чувство. Он старался замедлить реакции и не выхватывать из рук матери письмо, но сознание его так помутнилось, что он точно не понял, как именно он забрал конверт. Помнил только, как развернул его, надеясь, увидеть написанные синей пастой кривым почерком строки, но нашел только выписку из старого банка с номером счета, открытым на его имя.
— Он, видимо, оставил нам деньги, — со вздохом слепого разочарования произнес Женя.
Валентина Валерьевна почувствовала немедленное облегчение и прилив сил: чувство вины отступило от горла, и она надменно спросила, теша свое уязвленное эго:
— И сколько?
— Узнаю, когда схожу в банк, — пробасил он и тут же исправился.
Валентина Валерьевна не успела объясниться, даже двух слов сказать в свое оправдание. А раз так все сложилось, то и необходимость оправдываться отпала. Вскоре она уже и думать забыла о том проступке перед сыном.
В банке девочка в синем шифоновом шарфе проводила его к нужной стойке и попросила некоторое время подождать.
— Евгений Витальевич, приносим извинения за долгое ожидание, — сладким голоском пропела она, — На вашем счету шесть с половиной миллионов. Желаете перевести на свой основной счет?
Страхов оцепенел от ужаса, охватившего все его существо.
— Что? — рассеянно переспросил он и, когда осознал суть вопроса, задумчиво протянул, — А. Нет. Пусть лежат там. Вы можете сказать, как давно они там лежат и почему я раньше ничего об этом не слышал?
— Вы в нашем банке не обслуживаетесь, видимо поэтому вам не поступала информация, — оправдывалась девушка, — А вы ничего об этом счете не знали? Они лежат с 94 года.
— А кто их туда положил? — затаив дыхание, спросил Страхов.
— Этого я сказать не могу, — с сожалением ответила она, — Могу послать запрос в головной офис. Нужно?
— Нет.
Он уже понял, что деньги были переведены государством для родителей Амира, ведь он и мама никогда не состояли в законном браке, а родители, видимо, по просьбе сына положили их на счет Жени. Путаница с отчеством и фамилией поспособствовала тому, что счет надолго затерялся, и, если бы не выписка, Женя о нем так бы и не узнал. Оставалось только узнать, правда ли то, что он увидел про болезнь.
Когда Страхов вышел из банка, ему пришла смс-сообщение от врача, в котором говорилось, что Измайлов пришел в себя. Страхов прыгнул в машину и приехал в больницу. В дверях его встретил пожилой смуглый мужчина в белом халате, насупившийся и потупивший взгляд. Он кивнул и пожал руку пришедшему посетителю, показал рукой на стоявший металлический бак с синими бахилами и пошел по длинному гулкому коридору к лифту, поднялся на 3 этаж и дошел до одиночной палаты, в которой лежал Измайлов. Когда Страхов увидел друга, его бросило в холодный пот. Тот, кого он так долго искал, лежал на больничной койке, обставленный аппаратами, проткнутый иглами, с кислородной маской на лице. Он был бледен, очень худ и невзрачен. Большая голова с глубокими черными впадинами под глазами висела на высохшей длинной шее. Тонкая бледная кожа обтянула угловатые кости и как будто намертво к ним присохла. Измайлов был слаб и едва ли мог пошевелить хотя бы пальцем руки. Его синие стеклянные глаза медленно моргали, и усталый взгляд стал просвечивать душу.
Врач протянул Страхову амбулаторную карту и обреченно вынес вердикт:
— Такая интоксикация уничтожила почки. Нужна пересадка.
— Я дам свою, — тут же выпалил Страхов, не раздумывая.
Со стороны койки послышались возня, шорох и хриплое «нет». Врач вышел из палаты и запер за собой скрипящую дверь, оставив друзей на едине. Женя присел на край постели и положил свою руку на исхудавшую руку друга.
Вова с трудом выговаривал слова.
— Ты знаешь все?
Женя кивнул. Вова с усилием повернул голову в сторону окна, через которое в палату пробивали согревающие лучи яркого подходящего в зениту солнца.
— Закрыть? — спросил Женя.
Вова отрицательно замотал головой.
— Вова, — начал Страхов, — зачем ты это сделал?
Измайлов опустил глаза, указывая на кислородную маску. Страхов понял и отодвинул ее так, чтобы тот смог говорить.
— Я не знаю, Жень, — задумчиво отвечал Измайлов, — Я уже ничего не знаю. Я должен был быть лучшим режиссёром. Я рад, что все скоро закончится.
Он говорил медленно, в горле у него пересохло, и хотелось пить. Он рассеянно посмотрел по сторонам и заметил на тумбочке бутылку. Страхов понял и это, осторожно приподнял голову друга так, чтобы тот смог отпить воды.
— Все еще может наладиться, — стал уговаривать Женя.
— Нет, — отрезал Измайлов, — Все уже наладилось. Почки мне никто не даст, да и перспектива у меня не очень: суд, тюрьма, опять наркотики.
— Ты бредишь, ты не в себе, — возразил Страхов.
— Нет, — простонал Вова, — я первый раз в себе.
— Там на подоконнике лежит признание. Возьми, — прохрипел Измайлов и добавил, — Медсестра его написала, моя подпись стоит. Пусть того парня отпустят, он же твой клиент, — повторил он и, заметив, что Страхов молчит, сцепив зубы и гоняя желваки на щеках, сказал, растянув сухие бледные губы слабой безжизненной улыбке, — Чего молчишь-то? Я хоть чем-то смог тебе помочь.
У Страхова колотилось сердце, и его самого начало трясти. Он встал так, чтобы Вова не видел его красного лица и скопившихся в глазах слез.
— Прощай, Женька, — бойко проговорил Вова, и с этими словами на его губы легла тихая улыбка мирной грусти.
Страхов быстро вытер глаза, подошел к койке, крепко сжал руку друга и посмотрел в его синие глаза, сиявшие блеском боли и
