И пока он не оказался внутри, пока не прошел через вторые двойные двери, он не встретил ни одного взрослого, а в самом здании он натыкается на крупную женщину в голубой медсестринской униформе, которая сидит за встроенной конторкой. На подъезде сюда Марк думал, что попросит кого-нибудь из детей отыскать Лили, надеясь, что у него получится пробраться обходным путем — потому что, конечно же, у него никогда не получалось ни о чем договориться с какими бы ни было представителями власти, ни с полицией, ни с социальными службами — но эта женщина поймала его взгляд, и он кивает в ответ, понимая, что теперь она его задержит.
Однако ему вскоре становится ясно, что общение с ней не представляет никаких трудностей и что она совсем не официозна, она в весьма дружеской манере представляется старшей медсестрой. Когда он говорит, что он папа Лили и приехал повидаться с дочерью, она отвечает, что это славно, потому что к Лили никто никогда не приходит. Вписывая свое имя, он спрашивает, как поживает Лили, а медсестра, глядя в потолок, раздраженно отвечает:
— Как они все поживают? Я стараюсь держаться от них подальше. Вы должны были заранее договориться о встрече с консультантом или со специалистом, если вы хотели узнать, что с ней. Я здесь только для того, чтобы раздавать лекарства и не дать им спалить это место.
Она указывает ему в направлении гостиной с телевизором, где, как ей кажется, он сможет найти Лили, а если нет, то нужно будет вернуться, и она пошлет кого-нибудь за ней в комнату, потому что посетителям, даже родителям — и он уверен, что на этих словах она ему подмигнула, — не разрешается входить в комнаты пациентов.
Теперь он чувствует, что уже многое позади, что он сумел выдержать некий экзамен, пообщаться, к собственному удивлению, с человеком, наделенным властью, с нормальным чиновником в униформе, и теперь надеется, что все трудности пройдут стороной — теперь он действительно доволен собой, потому что ему наконец удается выполнить свою миссию — он следует указаниям медсестры и проходит мимо широкой лестницы по грязному холодному коридору, пока не находит вторую дверь справа. Из коридора явственно слышен звук телевизора. Ему кажется, что он слышит, как люди разговаривают между собой и возбужденно смеются. Плюс трескающийся звук. Который он не может идентифицировать. Шипящий, трескающийся, наждачный звук.
Глава 10
Он думает, не было ни единого шанса, что он внезапно бросит Ким, и Лили, и мальчишек. Его уход не выглядел громким и драматичным. Он просто начал периодически проводить ночи у Даррена, а затем в доме у своей мамы и Лоуренса, будучи не в силах больше выносить гнев и ярость Ким, ее ложь и хитрости.
Эти отношения достигли той стадии, когда он уже даже не мог допросить ее о мужчинах, с которыми она виделась тайком — она совершенно точно встречалась с Крисом, а затем с таксистом по имени Йен. Несмотря на то, что у Марка было полно доказательств, например он подслушал по телефону, как она говорила Крису, что считает era «сексуальным чудовищем», и несколько раз называла его «дорогим», и говорила, что она ждет не дождется, когда же они увидятся в следующий раз, и что она тоже его любит, а затем он видел, как она целовала этого персонажа Йена в его такси, когда поздним вечером он подвозил ее после работы, после того, как она — предположительно — отработала свою смену, и Марк видел, как они фактически лапали друг друга, стоя перед капотом машины, и их рук абсолютно не было видно, потому что они были спрятаны под многочисленными слоями одежды, потому что его руки были у нее под юбкой и разрывали ей трусики, а ее руки были засунуты к нему в ширинку. Несмотря на то, что у Марка были бесконечные доказательства, включая, конечно, самые главные — испачканные трусы Ким, которые он спрятал в отделение своего ящика с инструментами, она по-прежнему не была готова признаться в этом, только люто хлестала его, если он отваживался завести об этом разговор. Особенно хорошо у нее получалось драться ногами, каким-то образом она умудрялась ощутимо достать до его почек с вполне приличного расстояния. И от этого он каждый раз, задыхаясь, складывался напополам, а она придвигалась ближе, чтобы вцепиться ему в волосы — царапаясь руками и ногами и дико визжа. Ее визг был похож на крики лис, которые роются в мусоре в их тупике в середине ночи. Этот ужасный визг стоял у него в ушах целыми днями.
Никто не предупредил его, что Ким подала прошение в суд на то, чтобы ему вынесли запрет на свидания с семьей. Он и понятия не имел, что такое этот запрет, пока в дом его мамы не позвонил адвокат, назначенный судом, чтобы договориться об оплате и рассказать детали дела, а также сообщить ему, что временный запрет на свидания немедленно приведен в действие. И тогда Марк осознал, насколько сильно Ким за его спиной извратила правду. Она рассказывала всем, кто ее слушал — полиции (которой, надо сказать, пришлось пару раз нагрянуть к ним домой, чтобы разнять их, но, слава богу, думал всегда Марк, что они приехали, потому что в другом случае она бы добила его окончательно), своему доктору и в особенности социальным службам — что ее муж избивает ее, что он издевается над ней физически и словесно, а также постоянно изводит детей. Конечно же, социальные службы были самым большим ее союзником. Они верили каждому сказанному ей слову. Они полагали, что это она была жертвой.
Что всегда приводило Марка в недоумение, что всегда казалось ему самым несправедливым в этом запрете на свидания, согласно которому он не имел права видеться с Лили, так это то, что он никогда в жизни и пальцем не тронул свою дочь. Она могла быть свидетельницей ужасных сцен, но он никогда сознательно не бил ее. Даже тогда, когда она надоедала ему до головной боли. Если кто-то и бил ее специально, или толкал, или хватал за редкие, растущие пучками рыжие волосы, то это была Ким. Ким гораздо более жестоко обращалась с Лили, чем он сам. Она всегда теряла самообладание, находясь с детьми. В любой момент была готова их отлупить.
А что еще выводило Марка из себя в этом запрете, так это то, что никто не хотел выслушать его точку зрения. Ни социальные службы, ни полиция, ни судьи. Даже его адвокат не хотел приобщить к делу его свидетельства, его доказательства, сказав, что это вряд ли представляется ей возможным — показать в суде пару грязных трусов Ким — что это только возымеет неблагоприятный эффект. Марк не понимал, почему. Он вообще ничего не понимал.
Однако когда все свершилось, он вдруг понял, что запрет на свидания был не самым худшим из того, что могло случиться, что это не было тем кризисом, о котором вопила его мама. Кризис наступил несколькими неделями позже, когда пропала его семья, когда никто не мог сказать ему, куда они делись. Об их местоположении не было известно ни полиции, ни социальным службам, ни адвокату Ким, они только побеспокоились сообщить ему, что на нем по-прежнему лежат обязанности по поддержанию семьи, кажется, прямым дебетом, и он определенно не собирался этого делать. За какого болвана они его принимали? Впрочем, все это случилось до появления Агентства по поддержке детей (которое несколько лет назад умудрилось заловить в капкан Даррена), и никто, казалось, не горел сильным желанием расследовать это дело. Может, вдруг приходит ему в голову, до них наконец дошло, что он понес достаточное наказание.
