Стояла и искала глазами Маргариту Викторовну, мать ныне покойной подруги. Наверное, оттого, что я не видела её умершей, не была у неё на кладбище, представление о Люське как об умершей, в моей душе так и не оформилось. То есть, я говорила, вспоминая Люську, царство ей небесное, но только говорила, а вовсе не чувствовала, что она может быть где-то там, наверху, а вовсе не рядом с живыми.
Хотя мы и давно не виделись, узнали друг друга сразу. Мать Людмилы с возрастом внешне не очень изменилась, но была полностью седой, и эта седина совсем ее не красила. Моя мама в шестьдесят пять лет закрашивала седину и выглядела очень моложавой, а Маргарита Викторовна, в отличие от неё, казалась старушкой.
Она подошла близко, взглянула мне в глаза и уткнулась головой в моё плечо.
– Вот и ушла моя доченька!
И заплакала так горько, что у меня сжалось сердце и тоже выступили слёзы.
Я плакала вместе с ней: и о Люське, и о своей разбитой жизни, которую совсем недавно вовсе не считала таковой.
– Не переживайте, Маргарита Викторовна, – всхлипнув, я погладила женщину по плечу, – у нас в городе сейчас упали цены на недвижимость. Я думаю, мы купим то, что вам понравится.
Конечно, плакала она вовсе не из-за дома, и не из-за предполагаемой цены, но я старалась говорить побольше, потому что горе Масловой было так велико, что не выплакать, а мы всё стояли на перроне, и возле нас почти не осталось ни встречающих, ни провожающих…
– Нет, Юля, я в Краснодаре оставаться не хочу. В свою родную станицу поеду. В город-то я замуж вышла за Милочкиного папу, а так я станичная… Позвонила двоюродной сестре, и та говорит, что с ними по соседству продается хороший дом. Буду жить рядом с племянниками – у них уже и детишки есть. Не пропаду…
– Но у меня-то хоть немного погостите?
– Погощу.
Она подняла голову и внимательно посмотрела на меня.
– Вон ты какая стала!
– Какая?
– Взрослая. Мила рассказывала, у тебя двое мальчиков…
Взрослая! И это про женщину сорока с лишним лет! Получается, для кого-то я чуть ли не девчонка.
Маргарита Викторовна звала дочь Милой, а в классе она для всех была Люськой… И Люська получается, до последнего дня интересовалась моей жизнью, в отличие от меня, неблагодарной. Я до встречи с Валентиной о ней почти не вспоминала. Прости меня, Люська! Сколько лет прошло с той поры, как мы были близкими подругами, а я у тебя даже на похоронах не была…
– Я читала, что рак – это следствие стрессов, – теперь говорила Маргарита Викторовна, как видно, тоже боясь возникновения тягостной паузы, – а моя бедная девочка столько этих стрессов натерпелась!.. Ты водишь машину, как заправский водитель. Странно, в школе ты была такой пай-девочкой, такой интеллигентной… слова не подберу, изнеженной, что ли, за рулем тебя невозможно было представить. А сейчас машину ведёшь небрежно, на дорогу только посматриваешь…
Я смутилась. Невольно получилось, что я перед матерью Люськи выпендриваюсь. Вот как укоренилось во мне желание быть если и не крутой, то женщиной бывалой, в хорошем смысле слова. То есть я невольно пыталась добрать теперь то, чего сама себя прежде лишала. И мне хотелось выглядеть не овцой, не примерной женой и матерью, а крутой вумен…
– Прости, я всё о себе да о себе, – проговорила моя пассажирка, хотя, как раз о себе она почти и не говорила. Только о Люське, своей дорогой девочке, кроме которой у неё почти никого и не осталось. Она вздохнула. – Уж и не знаю, увижу ли когда-нибудь Кристинку… Не в Израиль же мне ехать в самом деле!
– Почему – нет? – подхватила я. – Деньги у вас есть. Сделаете себе загранпаспорт, зять визу пришлёт, и самолетом до места!
– Старая я стала, – тихо сказала она.
– Подумаешь, шестьдесят с хвостиком! – бодро принялась успокаивать я. – Для женщины, может, и не средний возраст, но и не закат…
Маргарита Викторовна как-то странно посмотрела на меня.
– Мила разве не рассказывала? Я ведь ее в тридцать пять лет родила. Мой старший сын, первенец, погиб, его на велосипеде машина сбила… Я так горевала, что у меня здоровье не то, что пошатнулось, развалилось. И нельзя мне стало рожать, врачи запрещали, но я никого не послушала. Надоело беречься: то нельзя, это нельзя. Мне хотелось ребенка, и всё. Эгоисты мы, те, которые плюют на запреты. Себе-то подарок сделали, а то, что произвели на свет ребенка, насквозь больного, и не задумываемся. До поры-до времени, конечно…
Произведя нехитрый подсчет, я поняла, что для семидесяти восьми лет мать Люськи выглядит прямо-таки неприлично молодо. Всё познаётся в сравнении.
Мне и в самом деле припомнилось, как Люську ломало, если она съедала что-нибудь не то. Как она корчилась и стонала, пытаясь запихнуть в рот таблетку, которые всегда носила с собой. Нам, её сверстникам, было хоть бы что, по выражению той же Валентины, мы были здоровые, как кони, а ей многое чего было нельзя. Но и она тоже плевала на запреты. Может, это и правильно, пытаться всеми силами оставить на земле свой генный набор…
– Какую домину ты себе отгрохала! – подивилась Люськина мать, когда притормозила машину у дома.
– Мы купили дом недостроенный, – призналась я, – продавался срочно, недорого, а теперь кое-что приходится переделывать на свой вкус, но мне нравится… Все-таки дом на ступеньку выше, чем квартира… Я не в том смысле, что хотелось непременно выше…
Я замолчала, почувствовав, что увлеклась.
– Может быть, тебе деньги нужны? – спросила вдруг Маргарита Викторовна. – Я могла бы занять…
Я так растрогалась, что чуть не заревела. Мои родители – я знаю, у них на счете есть деньги – и не подумали предложить мне помощь, а здесь, по сути дела посторонняя женщина… Всё-таки нам нравится, когда о нас заботятся. В любом возрасте.
– Спасибо, но пока не нужно… Тетя Рита, а можно я дам вам совет? – вырвалось у меня. – Вам это покажется нахальством, но, наверное, мне позволительно, ведь ваша дочь была моей лучшей подругой… Пусть и в последнее время мы почти не общались…
Мне не хотелось признаваться в том, что в последнее время мы вообще не общались.
– … Но при этом обе знали, случись что, и каждая из нас сможет на другую рассчитывать.
– Ну, попробуй, – с некоторой растерянностью предложила она, уже собравшись вылезти из машины, но так и застывшая с выставленной наружу ногой.
– Не говорите никому, сколько денег у вас на счете. Вообще никому.
– Ты думаешь…
Она наконец вылезла и слегка встряхнулась, как кошка от воды. Я тоже умница, нашла время для серьезных разговоров!
– Назовите сумму, в которую обойдется вам дом, и еще немного прибавьте. А сколько на счете, пусть никто не знает. Вдруг у внучки в Израиле что-то не заладится, или просто не понравится там жить, и она захочет к вам приехать. А есть люди… Они как узнают, что у кого-то имеются деньги, так непременно хотят их занять. И по возможности не отдавать.
