I
Записки, которые могли появиться, но которых никогда не было
…Если бы она поняла, что именно я знаю, меня наверняка убили бы в ту же минуту. Как здесь принято говорить — нейтрализовали бы. Возможно, даже без всякого милосердия. Просто скрутили бы и затолкали в печь их особого крематория.
Но не все для нее так просто.
Дело в том, что не было никакого переворота или покушения. Было испытание, устроенное лично для меня. С переворотом разобрались в лучших здешних традициях за несколько дней до нашей поездки. Так что теперь нескольких своих прежних допросчиков из «двойных номеров» я никогда не увижу. Чему, по правде, не огорчаюсь.
Но больше всего меня беспокоило вовсе не это.
Как раз в ту ночь, когда мы вернулись из этого парка, проклятого самим Сетхом, мне приснился сон. Они меня стали посещать очень часто, эти сны.
Но этот оказался особенным…
…С продажными «крысами» договориться удалось — у них были люди, которые за хорошие деньги готовы сделать что угодно. Например, предоставить коридор для выезда из осажденного города. Все очень просто: западному командованию сообщают, что у них передислокация, джипы, которые выезжают из города, — их джипы, атаковать их нельзя.
Только выезжать уже некуда — вся страна оказалась объятой пламенем, этот город был последним.
И все же решили прорываться. В конце концов, деньги откроют любые ворота.
А дальше случилось непредвиденное: НАТО атаковало колонну.
…Я видел все это как бы со стороны: как из бронированного джипа вытаскивают брата-лидера, как кто-то кричит «там убежище!», как его оттаскивают к дренажным трубам в разрытой канаве.
Поздно. Ничего уже было не изменить.
Кто-то навел на этот отряд самую обозленную из бригад мятежников. Бой оказался очень коротким. А потом наступила долгая смерть.
Вождя, которому прежде поклонялись, выволокли из укрытия. Он был ранен, но еще мог идти. И толпа поволокла его к своим машинам. Кто-то уже прямо сейчас готов был расправиться с вождем.
«Это он! Обыщите его, живей!»
Они ринулись рвать его одежду, какой-то мальчишка-щенок в серой кепке «Нью-Йорк» вытащил позолоченный пистолет вождя.
«Ты сосал наши деньги, собака?!»
Удар.
«Ты убивал людей, резал их в тюрьмах?!»
Удар. Еще. Еще.
В пах, по лицу, по ребрам!
«Не стреляйте! Харам! Позор!» — кричал жалкий, пожилой, окровавленный человек.
Эти крики только раззадоривали толпу.
Они едва сами не передрались за возможность ударить того, кто был прежде почти что божеством.
«Достань мобильник, Абдулла! Это надо запечатлеть!»
И они снимали происходящее, но снимавшим тоже хотелось нанести удар или хотя бы пнуть сапогом слабеющего вождя.
Кто-то выстрелил в ноги брату-лидеру, тот упал на землю — прямо под удары сапог. Потом его все же подняли и усадили на машину. И только в этот момент выяснилось, что не все, кто укрылся в канаве, были пойманы.
Бой оказался очень коротким. А когда он закончился, вождь так и остался лежать на джипе с простреленной головой.
Развязка наступила. Ничего нельзя было изменить.
…Но сон не закончился. Я перенесся в столицу. Тысячи, десятки тысяч лиц мелькнули передо мной — радостные, с развевающимися знаменами, которые прежде были мне так ненавистны. Они были счастливы. Может быть, кто-то и думал, что с вождем поступили жестоко — я слышал какие-то обрывки разговоров, — да, так оно и было. Но даже они были счастливы от того, что война закончилась.
Жестокая, кровавая, никому не нужная война… Никому, кроме того, кого застрелили в канаве.
…Я проснулся. Рядом спала она.
Спала спокойно — можно было надеяться, что я не нахожусь под наблюдением. Хотя, разумеется, нет: приборы наверняка работали даже сейчас. Но вряд ли это что-то меняло.
