* * *
Они стояли со свечами в руках и слушали молитвы отца Сергия. Любаша держала Веру, чьё роскошное платье свисало чуть ли не до пола, мама прижимала к груди Николашу и косилась на монахов, выстроившихся чёрной стеной у иконостаса. Как будто мелкому «басурманчику» в стенах православной церкви могло что-то угрожать. Пахло ладаном, горячим воском и сухими сосновыми досками. Церковь сказочно преобразилась — восстала из руин и засияла ликами святых и золотыми окладами. Даже отец Сергий надел белую парчовую ризу с вышитыми крестами. Вера заворожённо разглядывала блестящего незнакомого дядьку и улыбалась. Надя прислонилась плечом к Даниле. Тот ощутил её волнение и украдкой пожал пальцы.
Отец Сергий освятил воду в купели и продолжил молиться. Все повторяли «аминь», а монахи с чувством подпевали настоятелю. От их пения на глаза наворачивались слёзы. Да и в целом обряд оказался очень трогательным: Надя впервые присутствовала на крещении.
— Разденьте малышку, — попросил отец Сергий, протягивая руки к Вере. — Она уже держит головку?
— Да, нам уже три месяца, — гордо ответила Надя.
— Хорошо.
Отец Сергий перехватил ребёнка под животик и поднёс к купели:
— Крещается раба Божия Вера во имя Отца, — он окропил её святой водой, — и Сына, — снова окропил, — и Святого Духа, — в третий раз окропил. — Аминь!
Вера взвизгнула, когда по спинке побежали капельки воды, и радостно засучила ножками. Надя всхлипнула и прижала руку к губам, боясь расплакаться. Её девочка стала христианкой. Вере надели крестик, завернули в большое белое полотенце и вручили крёстной матери.
— Подождите, как «три месяца»? — растерянно спросил один из монахов.
Ещё улыбаясь, с глазами, полными слёз, Надя обернулась к нему. Это был тот самый монах, которого они с Данилой встретили осенью около почты, только теперь борода стала длиннее, а скулы ещё острее. Она по-прежнему его не узнавала. Выходит, Данила не ошибся: в монастыре появился новенький. Но его голос, тембр, интонации… Где она могла их слышать? Почему они кажутся такими знакомыми и родными? Надя вытерла слёзы, из-за которых всё расплывалось перед глазами.
— Вера родилась в марте, — произнесла она, вглядываясь в лицо монаха.
Кто он такой? Пусть скажет что-нибудь ещё! Она должна услышать его голос.
— Ты всё-таки родила от Рафаэля? — спросил он с безграничным сочувствием и невероятной, какой-то нечеловеческой проникновенностью.
Словно ангел спустился с небес и задал ей самый важный вопрос: от кого она родила своё дитя? Только один человек имел право спрашивать. Только одному она могла сказать правду. Это было похоже на удар ножом в сердце. Надя пошатнулась. Колени ослабели, перед лицом заплясали назойливые серебристые мушки.
Как же она раньше его не узнала? Почему не догадалась, куда он уехал? Ведь всё было ясно как божий день. Всё на поверхности, всё на ладони! Даже их последний разговор был о грехах и искуплении. Куда ещё он мог отправиться после крушения своей жизни, как не к крёстному отцу? У него ведь больше никого не осталось.
Всё это время он жил здесь — в Юшкино.
На другом конце ледовой переправы.
Это здесь он искал и обрёл смысл жизни.
Принял монашеский постриг.
Всё равно что умер.
В голове зашумело, свечи вдруг поплыли вбок, а иконы приблизились. И Надя прошептала, глядя в лица святым:
— Это твой ребёнок, Глеб. Других мужчин у меня не было.
И осела без чувств на руки Данилы.
Глава 50. Я была его раем
Она положила разомлевшую после поездки на лодке Верочку на одеяло и свернулась возле неё калачиком. Уткнулась носом в хрупкое плечико и закрыла глаза. Когда она очнулась в церкви, Глеба рядом не было — да и к лучшему. Она бы не удержалась от рыданий и истерики, если бы он находился рядом. Отец Сергий подал ей воды и поддерживал голову, пока она пила, клацая зубами об эмалированную кружку. А все остальные словно погрузились в ступор. Вышли из шока только дома.
Данила перешёптывался за дверью с Любашей, мама поставила на плиту чайник. Они собирались праздновать крещение, но сейчас Надя не могла думать ни о чём, кроме того, что отец Веры стал монахом. И теперь они будут жить на разных берегах озера, мучая друг друга редкими столкновениями на почте или в магазине.
Что за изощрённая пытка! Может, он ещё обвенчает её с Данилой? Они отложили свадьбу на лето, на «после родов», но как выходить замуж, когда он здесь? Всё внутри перевернулось, когда сквозь чёрную бороду и худобу проступили черты мужчины, которого она так и не разлюбила.
— Нет, я всё понимаю, но не с дядей же, — донёсся из-за двери приглушённый голос Данилы. — Люба, это за гранью!
Для Любаши это тоже был сюрприз. Надя всё рассказала сестре и матери — начиная с того, как её поселили в домике для прислуги, а наутро отвезли к гинекологу, и заканчивая скандалом в клинике, когда выяснилось, что она беременна и не годится на роль донора матки. Но о самом главном Надя умолчала. Она никому не сказала, что отец её ребёнка — муж бессердечной тёти Поли. Надя стыдилась своих чувств к человеку, который по сути оставил её один на один с проблемами. Денег, правда, дал. Но деньги для него ничего не значили, он всем их давал — и шантажистам, и пострадавшим в авариях, и слишком прытким девственницам, одурманенным ночной духотой и музыкой.
— Он нам не родной дядя, — возражала Любаша. — Просто муж тётки, которую я, к примеру, видела один раз в жизни. Приехала, как английская королева, хвасталась Москвой и богатством, а сама наврала с три короба. И сын у неё от чужого жениха, и бесплодие, которое она от всех скрывала, и муж гулящий. Нечем особо хвастаться.
— Да при чём тут хвасталась она или нет? Даже будь она последней дрянью — это что, повод мутить с её мужем за её спиной?
— Откуда ты знаешь, как всё было? Надя тебе не рассказывала, но, поверь мне, у неё есть веские причины ненавидеть тётку. — Любаша помолчала и добавила: — Ты собирался жениться на девушке с ребёнком — какая разница, от кого он?
— Большая! Я думал, это какой-то проходимец, который обманул её и бросил, а, оказывается, это Громов. Она жила в его доме — они каждый день общались, сближались, вместе ели, вместе спали. Может, там любовь была? Не зря же она в обморок упала, когда его увидела?
— Ты просто ревнуешь, — сказала Любаша.
— Да.
— Это глупо. Она согласилась выйти за тебя замуж. Разве ты не об этом мечтал?
— Любаша, я должен узнать правду. Понимаешь? Должен! Если у неё остались чувства к этому… — он долго подбирал слово, — адвокату-монаху, то нафига мне такая жена? Я люблю её с десятого класса, я готов принять её с ребёнком, готов всё забыть и простить — хотя ты лучше всех знаешь, чего мне это стоило! Но я не готов жить с девушкой, которая сохнет по мужу своей тётки! Что за дурь вообще? Ну дурь же, согласись!
