— Пойдём, — позвала я его. — Хватит задницы морозить.
Толстячок стоял у входа в парк и курил, как ни в чем не бывало. И вроде, как даже на пеня не смотрит. А я крепче перехватила палку, которую, как оказалось, так и не бросила, и подошла к нему.
— Ну и чего, — спросила я, — вы за мной ходите?
— Ну-у-у… — замялся он, отводя взгляд.
— Вы думаете я вас не вижу? Господи, я же беременная, а не тупая! Не глухая, не слепая… Что вам нужно?
— Просто убедиться, что с вами все хорошо, — прошептал он, покраснев даже, какая прелесть. — Работа у меня такая.
Я сразу все поняла. Ни легче, ни проще не стало, просто — спокойнее.
— Скажите, пусть сам приезжает и сам убеждается. Куджо, пошли!
Пёс сердито гавкнул на несчастного толстяка и мы вошли в парк. Идти обратно в квартиру не хотелось, хотя было ощутимо прохладно. На одной из лавок лежит брошенная газета, я аккуратно расстелила её и села. Посижу, пока не стемнеет. Сумерки были стылыми, сырыми, гнали домой, обещали простуды, но я все сидела. Терпение Игоря лопнуло видимо, и он пошёл меня искать. Я его издалека увидела, идёт, чуть сгорбившись, курит. Докурил одну, бросил, прикупил вторую, а может и не вторую уже… со мной поравнялся, сигарету отбросил, рядом сел.
- Можно, я не буду называть тебя папой? — попросила я. — Как-то… странно…
— Хорошо, — согласился он.
Похлопал по карманам, отыскивая сигареты, потом вспомнил, что курил только что, и махнул рукой.
— А у тебя ещё фотографии есть?
— Есть, я покажу. Пошли домой, холодно…
Фотографий у Игоря и правда было много. Сказал, что в Америке ещё есть. Позвал с собой… Но, как бы не звучало — у моего ребёнка есть мама, и уехать, увозя его с собой я просто не смогу. Сидела, перебирала старые снимки, а на них столько счастья, что не верится, что это вообще со мной было.
— Ты очень на неё похожа, — сказал он. — Это я во всем виноват.
— Не нужно, — попросила я. — Не нужно искать виноватых.
Общаться с Игорем не стало легче, наоборот — в сотни раз сложнее. Как вот так просто взять и принять чужого человека отцом, когда тебе через пару лет тридцать и всю жизнь привыкла только на себя полагаться? Я решила — пусть все идёт своим чередом. Мне ребёнка нужно выносить, а весь остальной мир подождёт…
Юрка приехал через три дня. В квартиру подниматься не стал, томился в парке, как недавно толстячок. Тоже курил. Я подошла со спины, глубоко вздохнула воздух с сигаретным дымом напополам, и так хорошо вдруг стало, до мурашек. Так хорошо, что страшно. Юра обернулся, словно почувствовал моё присутствие.
— Поехали домой.
Я покачала головой, шагнул к нему ближе. Так близко, что протяну руку — коснусь. Но коснуться не решаюсь. Он решил сам. Обнял крепко, но бережно, стою, виском прижимаюсь к колючей, несколько дней небритой щеке.
— Сколько можно прятаться? — попенял он. — Я все решил. Она не успокоилась, но тебя не тронет, не имеет права. И ребёнка тоже. Я буду вас защищать.
— В двадцать две недели, — объяснила я. — В двадцать две недели он уже маленький человечек. Чуть-чуть осталось.
— Про соседа знаешь?
Я кивнула и щетина чуть царапнула мою кожу. И это — приятно. Вообще все приятно и хорошо, и день холодной осенний, прозрачный и невесомый, листва хрусткая под ногами, запах Юры, такой родной… Мы идём за руки, словно подростки на первом свидании, и это мне нравится тоже.
— Беременность течёт идеально, — рассказываю я. — Два раза делали УЗИ. Ручка растёт, хотя врачи опасались, что она просто атрофируется. Он ею шевелит там, в животе… Она немного искривлена, но он может ею пользоваться.
— Хорошо, — улыбается он. — Про себя расскажи.
Я рассказываю. Про фотографии, на которых я маленькая, смешная, в трусиках в горошек. Про толстяка, которого принимала за маньяка, про город, в котором все-все — чужие. А Юра приходит на следующий день, он словно не спешит возвращаться домой. Я рада каждому дню, готова каждый растянуть до бесконечности. Гулять по осенним паркам, сидеть в кафе, в которых нельзя с собакой, но вдруг оказывается — можно. Юрка, такой мягкий по отношению ко мне, к другим людям поворачивается иной стороной. Словно, совсем другой человек. Но мне не страшно. Мне интересно, я наблюдаю…
— У нас словно свидание, — глупо хихикаю я.
И вдруг понимаю, какую глупость сморозила. Рука вздрогнула, кофе плеснулся через край и обжег руку, Куджо закрыл глаза и отвернулся — смотреть ему на меня больно.
— Вот же неуклюжая, — побранил Юра. Посмотрел руку, убедился, что мне ничего не угрожает, подул на розовое пятнышко на коже. — А если свидание, Влад? Знаешь, я устал бояться гнета ответственности, обязанностей, которые сам же себе навязал, своих же страхов… Влад, пусть будет свидание, хорошо?
И смотрит на меня — ждёт. А я думаю, Господи, что происходит то! Здесь в этом городе так легко поверить, что Юлька очень далеко, что не имеет влияния на мою жизнь, но я то знаю… но как же хочется. И я — киваю. Пусть будет свидание. Пусть потом хреново, разгребать последствия… один раз живём.
Юрка поймал моё лицо за подбородок, посмотрел внимательно в глаза. Он тоже меня изучает, не только я его… Не знает, глупый, что я двенадцать лет скулю по ночам в подушку, мечтая о несбыточном. И если уж в кои-то веки самосвал с пряниками перевернулся на моей улице… А он меня целует. Я страшно боюсь этого поцелуя. Всё моё естество вопит — он муж твоей сестры, дура! А губы навстречу открываются… воистину, я просто беременная дура.
Домой возвращаемся поздно, так поздно, что даже Куджо, который обожает прогулки устал и ворчит недовольно. Ещё бы, его короткие ножки для такого не приспособлен, и мои то ноют… Стоим на лестничной площадке, прощаться нужно, домой не пригласить, там, на минуточку — самый настоящий папа.
— Я ночью улетаю, — говорит Юра. — Там… дела. И работа, и клиника… ты можешь вернуться со мной, тебе ничего не грозит.
— Через пару недель, — обещаю я.
Знаю, что уедет, прощаться не хочется, вдруг понимаю, что держу его за рукав, выпустить боюсь. Хочу забрать Юрку к себе, в этот чужой город, купить квартирку на мансарде, засыпать, уткнувшись в его плечо, и просыпаясь пить с ним кофе глядя на сонный город. А там, дома… там его отберут у меня. Поэтому и держу, не выпускаю.
Ребёнок чувствует моё волнение, упруго бьёт ножками так, что я даже поморщилась. Беру руку Юрки, кладу её на живот, пальто расстегнуто. Юрка прижимает ладонь крепко, целует меня, я плавлюсь. Целую его, как в последний раз, а возможно и в последний, и мечтаю его руку просто взять и передвинуть чуть ниже. Мне — можно. Доктор, который не знает, что ребёнок во мне не мой, со смехом сказал, что не только можно, даже нужно. Если все протекает настолько отлично, зачем себя ограничивать? Главное осторожно, откинув в сторону камасутру….
