С самого начала у нас всё пошло не по-людски, именно с той первой встречи на открытии ресторана его отца, куда я попала по чужому пригласительному. С той проведённой вместе сумбурной ночи. Может, мы были слишком молоды, неопытны, слишком подвластны чужому влиянию и своим амбициям. Может, не хватало пресловутого жизненного опыта (хотя, конечно, его не хватало…). Может, просто мы встретились в неугодный судьбе час, но было время, когда казалось, что нам ни за что не быть вместе. Слишком много обид, недопониманий и несказанных вовремя правильных слов. И слов сказанных, но не услышанных. Потом это долгое нелепое расставание и новая встреча спустя годы… И снова по проторенной тропе — постоянные подножки, интриги, закулисные игры вокруг нас.
Порой мне начинало казаться, что моя жизнь — не жизнь, а какая-то дурацкая антреприза. Роль в пьесе обиженного на весь мир режиссёра.
И вот, когда уже действительно думалось, что всё, занавес, режиссёр устал и решил избавиться в финале от главных героев, в конце нашего персонального с Марком тоннеля загорелся свет. Увы, я обрела свободу, в самом прямом смысле, только когда жестокий сценарист получил свои долгожданные жертвы. И тоже в смысле самом прямом. Два человека погибли, потому, что один очень сильно любил того, кто очень сильно любил себя… А может, любила и она. Вот так странно, кособоко, уродливо. Но всё-таки любила.
Сейчас, когда розовый солнечный луч припекает правый глаз, когда ладонь мужа всё ещё не теряет надежды добраться туда, куда замыслила, мне кажется, что этого всего вовсе не было. Но если бы мне дали выбор — отмотать плёнку жизни назад и вообще никогда не встретить Марка, не столкнуться со всем, с чем столкнуться пришлось, я бы не раздумывая прошла снова по тому же пути, если бы знала, что в итоге когда-нибудь проснусь вот так, как проснулась сейчас.
Рука Марка забирается теперь под футболку, и я не могу сдержать улыбку. Его рука — неизменная константа каждого нового утра. Погода за окном может быть любой: ледяной ливень в стекло, шквалистый ветер, колючий снег и яркое солнце, но его рука всегда неизменно на моём теле. Словно даже во сне он настроже, словно ему необходимо осязать, что я рядом.
Но сейчас его ладонь не защищает, а нагло домогается, выдёргивая меня из тисков сна. Я смеюсь, игриво пинаю его, прекрасно зная, что всего один его рывок — и я буду лежать припечатанной к матрасу. Марк будет нависать надо мной, удерживая над головой мои руки и просить хихикать потише, потому что у стен этого прекрасного дома есть уши…
Или потише, но не хихикать… В этой спальне довольно часто бывают и совсем иные звуки, и именно их нацелен услышать сейчас этот несносный мужчина.
Глядя в чарующий серо-зелёный микс его глаз я уже практически готова сдаться, как вдруг случайно взгляд падает на настенные электронные часы.
— Вот чёрт! Ты время видел? Семь тридцать! К двенадцати начнут подтягиваться гости, а у нас ещё совершенно ничего не готово. Надеюсь, ты не забыл, что сегодня к нам на барбекю приезжают твои родители, — подскакиваю, приглаживая рукой растрёпанные волосы. — Убери пока постель, а я в душ.
— Какое совпадение, мне как раз тоже нужно в душ. Хорошо, что места там для двоих более чем достаточно.
— Марк! — бросаю в него шёлковую декоративную подушку. — Тебе уже тридцать шесть, пора бы умерить аппетиты!
— А ты слышала теорию о том, что в минуты, когда человек счастлив, он не стареет? Так вот, следуя этой теории мне до сих пор тридцать.
— Нет такой теории. Ты только что её придумал, — дразнюсь.
— Могла бы и подыграть!
Не успеваю я опомниться, как Марк с ловкостью гепарда спрыгивает с кровати и, схватив меня чуть пониже пятой точки, закидывает на своё плечо.
Я смеюсь, молотя по его спине кулаками, угрожая и… предвкушая, и именно в этот момент раздаётся стук в дверь:
— Мам? Пап? Вы чего там?
— Да так, папа снова травит те дурацкие несмешные анекдоты, — соскакиваю с плеча "папы" и, поправив лямки пижамной майки, открываю дверь.
Женя стоит по ту сторону и криво улыбается. Как обычно — не разжимая губ. Пару месяцев назад ему поставили брекеты и он до сих пор немного стесняется.
— А чего смеёшься тогда, раз не смешные?
— Ну-у…
— Короче, — машет рукой "всё с вами ясно", — там доставка приехала.
— Точно! Из пекарни! — судорожно шарю глазами по спальне в поисках халата. — Сейчас я спущусь, пусть подождут секунду.
— Да я уже сам расписался, всё забрал, так что можешь не спешить, — разворачивается и, сделав пару шагов, кидает. — Там кофе уже остывает. И круассаны.
— А кажется, совсем недавно я носила его на руках и меняла подгузники, — с долей тоски смотрю удаляющемуся сыну вслед. Он так вытянулся, скоро будет с меня ростом… Как же летит время. — Твой отец на полном серьёзе планирует оплатить ему учёбу в Гарварде? — закрываю дверь. — Отпустить ребёнка на сколько лет в чужую страну, одного — я ни за что на это не пойду.
— Во-первых, Женя сам горит желанием там учиться и первый подал эту идею деду. Во-вторых, ты же знаешь, что отец в нём души не чает и выполнит любую его прихоть. Ну а в-третьих, Жене пока всего десять, не рано ли ты начинаешь паниковать?
Ловлю улыбку мужа и тоже не могу не улыбнуться. Ну да, как и любая мать я порой раздуваю из мухи слона, излишне что-то драматизирую и волнуюсь "наперёд", но это ведь исключительно от огромной любви. Каждая мать души не чает в своём ребёнке. Будь ему четыре, десять или пятьдесят пять.
— И сдался ему этот Гарвард, — не сдаюсь. — Будто где-то поближе нет достойных ВУЗов.
— Наш сын прекрасно знает чего хочет. И если он что-то задумал, ничто не сдвинет его с намеченного курса, ты же знаешь. Уже взрослый самостоятельный парень — ставит цель и идёт к ней семимильными шагами. Хотя мне кажется, что я в его возрасте был таким разгильдяем.
— С годами мало что изменилось… Марк! Марк! Я же пошутила! Отпусти немедленно!
Скорость, с которой я снова оказалась на его плече была молниеносной.
Удерживая меня за бёдра одной рукой, второй поворачивает замок, причитая, что я вот точно с годами сильно "испортилась" и пора с этим что-то делать…
— Отдай, я сказала! Отда-ай! Ма-а-ам! Мама-а!!! Па-ап!
Марк закатывает глаза и снова спускает меня на пол. Кажется, "наказание" опять откладывается на неопределенный срок.
Снова распахиваю дверь, и в спальню, вырывая друг у друга несчастного плюшевого зайца, закатываются Катя и Ира: одной четыре, другой три, и дети погодки, скажу я вам, то ещё испытание на стрессоустойчивость.
— Катя! Отдай игрушку сестре! Ты же старше!
— Нет, я первая её взяла! Она — моя!
— Нет! Она моя-я! Не отдам! Па-ап, скажи-и! — визжит младшая, вырывая игрушку у сестры с таким рвением, что мне становится жаль несчастного зверя. Но я знаю, что победу всё равно одержит Катя — упорства этому ребёнку не занимать. Если она сказала, что это её — оно будет её. Не при помощи криков, силы и угроз, а благодаря терпению, железным аргументам и огромной воле забрать своё. То, что принадлежит ей по праву.
