все грядущие иудаизмы, так или иначе, должны были находить в жреческой парадигме модель, которой нужно или подчиниться, или противиться. Тора жрецов, Пятикнижие в окончательной редакции, установила первый и вечный иудаизм, с его парадигмой изгнания и возвращения, которой должны следовать все (Neusner 2002:59).
Иудаизм утверждает, что человечество находит Бога в книгах посредством учения. [В предыдущих главах] мы рассмотрели встречи с Богом, схожие с теми, которые происходят в других религиях, поскольку ритуалы, связанные с едой и публичным поклонением, встречаются повсеместно. Но для религий не является общим местом уравнивать молитву с чтением или обсуждением книг, тогда как в иудаизме происходит именно это ‹…› Изучение Торы (ивр. талмуд Тора) здесь и сейчас воспроизводит встречу на горе Синай. Причем буквально (Ibid 115–116)[55].
Религия жрецов (тех, кто совершал жертвоприношение в храме) перерождается в религию читателей. Есть исследователи этих текстов, но в сердце нормативного (даже если изредка и оспариваемого) способа быть иудеем с римского времени до наших дней оказываются не академики и не элита, поддерживающая систему. Скорее каждый иудей, который читает тексты, одновременно воплощает в себе и основание, и современный этап развития иудаизма.
Это оставляет нас с неявным доводом в пользу того, что иудаизм, начавший формироваться после разрушения римлянами храма (и провала последующего восстания против римского владычества), служил средством живучести. Скорее не условия римской толерантности, но подъем преследований христианами мобилизовал и наполнил энергией этот иудаизм чтецов жреческих текстов. То есть когда христианство стало официальной религией Римской империи, его претензии на исключительное владение текстами и траекториями истории Израиля потребовали решительного, но не провоцирующего ответа. Этот ответ, безусловно, не должен был быть военным. Скорее, как указывает Нойзнер (например: Ibid 69–72), иудеи с воодушевлением принялись изучать Тору (в форме библейских и раввинистических текстов), чтобы найти в них способ достичь святости (sanctification) в повседневной жизни. На искупление в конце времен, конечно, надеялись, но и оно приняло форму не воинственного, но усердного раввинистического мессии. Тем не менее иудеи и иудаизм были сосредоточены на жизни здесь и сейчас, мирской, хоть и освященной.
Говоря коротко, иудейская религиозная и культурная жизнь вращалась вокруг продолжающейся практики изучения Торы. Конечно, иудеи пытались жить в соответствии с тем, что находили в текстах. Но они выживали, делая изучение центром всего. Две особенности содержания раввинистических текстов особенно показательны: отсутствие разрушенного храма и отсутствие какой-либо армии. Иудеи должны были выжить, во-первых, изучая правила, написанные жрецами для жрецов и касающиеся жертвоприношения в храме, несмотря на отсутствие храма и невозможность жертвоприношения, и, во-вторых, старательно избегая ремилитаризации и восстания. Самопожертвование (selflessness) стало «высшей из добродетелей» (Ibid 126).
Сохранившиеся системы соблюдения закона складывались в ходе интенсивных споров о том, что является «работой», запрещенной в Шаббат, насколько пресным должен быть бездрожжевой хлеб, предписанный на Песах, и какая именно вода может ритуально очистить человека. Во всех культурах есть нечто подобное: англичане запрещают ходить по некоторым участкам травы и отказываются есть конину, хотя и зная, что они продают коней французам именно с этой целью[56]. Без текстов ни жрецы в храмовую эпоху, ни ученые после ее завершения не могли бы успешно разрабатывать то, что стало нормативной системой иудаизма (какой ее представляют и соблюдающие ее, и оппоненты). Эта культура не могла быть полностью устной. Напротив, она поощряла каждого иудея к получению интимного опыта ведения двойной жизни: воображать функционирующий храм и каждый день жить без него.
