Сомерхарт сложил руки на груди, глядя на Николаса.
— Вашей любезности нет границ, — поклонился Ланкастер с едва заметной улыбкой.
Герцогиня встала и взяла Синтию за руку:
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. И называйте меня Эммой. Похоже, мы с вами еще больше кузины, чем я подозревала.
Синтия, изумившись быстроте происходящего, позволила вывести себя из гостиной. Мужчины остались. Будут говорить о ней, и она понимала это. Ей только хотелось знать, что будет сказано в ее адрес.
— Можешь представить мое замешательство, — начал Сомерхарт, как только за женщинами закрылась дверь. — Мы с Эммой как раз обсуждали поездку в Лондон. На твою свадьбу.
— Да. Замешательство.
— Я так понимаю, ты разорвал помолвку.
— Я зайду к мисс Брандисс лично, как только вернусь в Лондон.
— Это никому не понравится. Ни ее семье, ни твоим кредиторам.
— Знаю.
Сомерхарт сел, положив ногу на ногу.
— Мне дали понять, что лорд Ричмонд стал… неспособен.
— Если ты имеешь в виду, что кто-то кастрировал его, то я тоже это слышал. Не знаю, что он собирается делать с Синтией. По всеобщему мнению, он больше не способен стать отцом, но, возможно, это неправда.
Сомерхарт ухмыльнулся и сделал глоток вина.
— Его человек преследовал нас, когда мы ехали сюда. Я планирую завтра утром отправить свой экипаж назад, чтобы попытаться пустить их по ложному следу. Если ты хочешь, чтобы я уехал, я уеду.
Сомерхарт махнул рукой, и Ланкастер почувствовал облегчение.
— Я не буду страдать бессонницей из-за таких, как Ричмонд. В худшем случае я продержу в неизвестности девять дней семью мисс Мерриторп. Зачем быть герцогом, если невозможно злоупотребить своей властью?
Николас поднял свой бокал и кивнул в сторону герцога, прежде чем осушить его до дна.
— Как у тебя обстоят дела? Я знаю о твоих железных дорогах, но недавно услышал разговоры о судоходной компании.
— Несмотря на причастность к парламенту, я считаю, что железные дороги проще, — проворчал Сомерхарт. — Судоходство… Клянусь, эти американцы, наверное, хотят, чтобы их соблазнили договором. Единственный человек, соблазнение которого меня интересует, это моя жена.
— Что такое? — улыбнулся Ланкастер. — Они хотят, чтобы ты был любезен с ними?
— Как будто для этого у меня есть время, — раздраженно откликнулся герцог.
— Я мог бы дать тебе уроки.
— Почему-то я думаю, они не клюнут.
Ланкастер, вежливо соглашаясь, наклонил голову.
— Если хочешь поупражняться на ком-то еще… У нас тут намечается небольшой праздник. Присоединяйся и продемонстрируй свое обаяние в полной мере, если хочешь. Эмма пригласила Осборнов и несколько дюжин своих излюбленных противников.
— Противников?
— За игровым столом. Она скучает без игры, хотя и отрицает это. Она утверждает, что всего лишь помогает своей неизменной компании учить математику, когда играет с ними на печенье.
— О Боже! — Ланкастер рассмеялся.
— У меня никогда не хватало терпения на это независимо от того, на что делалась ставка: на печенье или на кроны.
Как только Сомерхарт произнес слово «крона», Ланкастер забыл про свое изумление и выпрямился. Карточная вечеринка. У Синтии триста четыре фунта, которые надо преумножить. Возможно, ему только что предложили решение проблемы.
— Спасибо, Сомерхарт. Я с удовольствием приму участие.
Глава 19
У него слегка болтались ноги, как будто в комнате дул ветерок, как будто веревка была детскими качелями, а не петлей. Скрип веревки стоял у него в ушах, но чем дольше он висел, тем больше отдалялся этот звук. Он отпустил веревку.
— Ник. — Он открыл глаза и увидел, что прямо перед ним стоит Синтия и смотрит на него. — Ты повесился?
Неужели она ждет ответа? Он указал на веревку. «Я не могу говорить».
— Ну что ж, вам должно быть стыдно, Николас Кантри.
Да, ему должно быть стыдно. Ужасно стыдно. Он смотрел на нее сверху, с облегчением думая, что ее лицо — последнее, что он видит.
Но вдруг за Синтией открылась дверь, и в комнату вошел совершенно голый Ричмонд, поддерживавший рукой свое мужское достоинство. У него была бледная, как рыбье брюхо, кожа, мягкий и рыхлый живот, такой же, как десять лет назад. Ланкастер с ужасом наблюдал, как Ричмонд с восставшей плотью подошел сзади к Синтии.
Ланкастер взбрыкнул ногами, пытаясь поднять руку и показать ей, но Синтия только с отвращением покачала головой. Тогда Ричмонд опустил руку и потянулся к Синтии, а с его пальцев капала кровь. Ланкастер посмотрел вниз, увидел, что плоть Ричмонда представляет собой изуродованное месиво, и открыл рот в немом крике.
— Ник! — снова позвала Синтия, немного сильнее постучав в дверь.
Двери в этом доме были чертовски крепкими. Через них проникали лишь отголоски шума. Приглушенная брань. Легкий шелест простыней.
— Ник! Уже скоро ужин!
Синтия постучала еще раз. Она не могла спуститься сама. Нервы были как натянутые струны. Гости прибывали весь день, а Синтия только начала привыкать к мысли, что она находится в доме герцога. Даже спустя два дня она всякий раз подпрыгивала как испуганная мышь, когда его светлость заходил в комнату. Графиня ее больше не пугала. Она сама была загадочно таинственной, и Синтия гадала, какие же у нее гости.
При мысли о том, с каким количеством лордов и леди ей предстоит встретиться, Синтия подняла руку, чтобы опять стукнуть в дверь, но она, наконец, распахнулась.
— Я так понимаю, ты очень хорошо вздремнул? — Эти слова сорвались с ее языка раньше, чем она заметила его бледное лицо и взмокший от пота лоб. — Ты заболел?
— Нет, просто спал слишком крепко.
— Скоро ужин.
— Надо одеваться. — Ланкастер потер затылок. — Спасибо, что разбудила.
Дверь стала закрываться, и Синтия обиженно проскользнула за ним следом в комнату.
— Ник, мне страшно. Я думаю, мне не надо туда идти.
Ланкастер сердито закрыл дверь и прислонился к ней, сложив руки на груди.
— О чем ты говоришь?
У него стучали зубы.
— Может, тебе вернуться в постель? Ты уверен, что все в порядке? — Синтия протянула руку, чтобы потрогать его лоб, но передумала, видя, что он замер.
— Я просто замерз и хотел бы одеться, поэтому, прости…
— Ты будешь просто одеваться? Все это я уже видела раньше. Только не в последние несколько дней, должна сказать.
