— Полагаете, что кто-то из нас? Зачем?
— Не знаю. Чтобы скрыть истинного преступника. За вознаграждение, например.
Тараканов поднялся. Неверов тоже.
— Простите, я позабыл, как вас звать.
— Губернский секретарь Тараканов, к вашим услугам.
— Господин Тараканов, прошу понять меня правильно. Мне это дело не дает спокойно спать. Всеволоду я верю как самому себе и знаю, что он не убивал, он не мог убить. Между тем эта проклятая манишка положительно его губит.
— Его губит не только манишка, но и молчание…
— Его молчание меня совсем не удивляет, наоборот, а вот манишка… Господин Тараканов, вы же проводили обыск, расскажите, как вы отыскали эту тряпку.
— Мой городовой нашел ее в корзине с грязным бель ем. В сенях. Павел Аркадьевич, давайте говорить начистоту. У меня тоже есть сомнения в виновности вашего друга. Я пока не могу рассказать, на чем они основываются. Если вы хотите помочь Алинскому, то должны быть со мной откровенны.
Неверов внимательно посмотрел на Тараканова.
— Вы мне не верите? Что ж, можете ничего не говорить. Только прежде, чем отказываться со мной общаться, подумайте: дело уже у прокурора, полиция по нему более расследования не проводит, улик против вашего приятеля предостаточно, так что, отвечая на мои вопросы, вы хуже ему не сделаете. А вот лучше можете.
— А какой у вас интерес?
— Такой же, как у вас: я хочу найти истинного убийцу и освободить от обвинений невиновного.
— Зачем?
— Служба у меня такая, Павел Аркадьевич. Как это ни пафосно звучит. Сплю я плохо через это дело. Понимаете?
Неверов сел за стол, жестом пригласил сесть Тараканова, достал из кармана папиросу, предложил сыщику. Они закурили.
— Спрашивайте.
— Вопросы вам не понравятся, Павел Аркадьевич, и весьма не понравятся. Но от ответов на них много чего зависит.
— Спрашивайте же! Не тяните быка за рога. Я готов ответить на все ваши вопросы.
— Речь пойдет об интимной стороне жизни вашей сестры.
Неверов поморщился:
— Спрашивайте…
— Скажите, с кем она была… эээ… дружна до замужества?
— Вере я уже ничем не помогу. А вот Севе помочь еще можно. Поэтому я отвечу на все ваши вопросы, несмотря на то что мне придется рассказать много гадостей о родной сестре. Разумеется, я буду отвечать только в том случае, если вы мне дадите слово, что о всем мною рассказанном никто не узнает. Даете слово?
— Слово.
— Хорошо. Скажите, вы Веру живой видели?
— Нет.
— Красавица была, каких редко встретишь. До позапрошлого лета она воспитывалась в частном пансионе, в Москве, и приезжала домой только на вакации. На время каникул она могла рассчитывать на поклонников только из числа моих друзей, которых я привозил в наше имение. Соседи у нас все старики, городского дома у нашей семьи нет, поэтому родители круглый год жили в деревне и практически никуда не выезжали, в уезд разве что, за покупками.
— А много ли у вас гостило друзей?
— Немного. Я в дружбе разборчив. Алинский с матерью и младшей сестрой гостят у нас вот уже третье лето подряд, да Слепнев иногда наезжал.
— Давно вы знакомы со Слепневым?
— Несколько лет. Он учился на курс старше меня. Вышел из университета в прошлом году. Он же тульский, вот мы и сошлись в столице на почве землячества. Конечно, не так близко, как с Алинским, но были дружны, весьма дружны.
— Вы сказали: были? А сейчас что, поссорились?
— Поссорились. Дозвольте все рассказать по порядку. Как я уже сказал, гостей у меня было мало, а сестрам моим, которые находились как раз в таком возрасте, когда все мысли у барышень исключительно о принцах, да на белых конях, выбирать приходилось исключительно из них. Вот они и выбрали. Причем обе выбрали одного. Знаете, Всеволод был весьма самолюбив и не позволял нашей семье оказывать ему бескорыстную денежную помощь. Он у меня даже в долг никогда не брал! Вот мы с родителями и придумали — пригласить его в деревню в качестве домашнего учителя для Тони. Польза была двойная: и Севе, не ущемляя его самолюбия, помогали, и Тоня образование получала, кстати, учитель из Севы вышел великолепный. Вот во время этих уроков они друг друга полюбили. Причем таились! И от нас, и друг от друга. Всеволод, опять же, из-за самолюбия — его материальное положение не позволяло сделать моей сестре формального предложения. Видимо, он рассчитывал сначала устроиться, получить хорошее место и только потом обзаводиться семьей. Ну а сестра — не знаю, из-за девичьей скромности, наверное. Но со стороны-то все было прекрасно видно!
Окончив курс, Вера поселилась у родителей. Красавица, привыкшая ко всеобщему мужскому восхищению и вниманию, кокетничала со всеми подряд, я думаю, что на подсознательном уровне. И тут барышня обратила внимание на одного молодого человека, абсолютно равнодушного к ее чарам. Сначала это ее удивляло, а потом начало раздражать. Она стала искать причину этого равнодушия и нашла. Оказывается, у равнодушного молодого человека уже есть идеал. И кто? Ее младшая сестра, которую Вера считала едва ли не за дурнушку! Вы представляете, что стало твориться у нее в душе? Какие бури там гремели? «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…» Прав был поэт, абсолютно прав! У сестры возникла цель: во что бы то ни стало влюбить в себя Севу, и она стала делать все для достижения этой цели. Но ничего не помогало. Сначала Всеволод принимал все проявления ее чувств к нему за обыкновенное кокетство, когда же увидел, что это не так, он уехал от нас. И Вера сразу же успокоилась. Ей он не достался, это, конечно, плохо, но и сестра осталась с носом, а вот это — очень хорошо!
— Вы говорите так, будто бы сама Вера Аркадьевна вам все это рассказала!
— Рассказала. Все узнаете, я же просил — потерпите. Так вот. Как я уже вам говорил, я был близок со Слепневым. Этот молодой человек внешностью не обделен и, несмотря на молодость, привык к дамскому вниманию. Он из весьма небогатой семьи, родители не могли оказывать ему во время ученья никакой помощи, так Михаил Алексеевич приспособился жить на счет столичных купеческих вдовушек. Жил, надо сказать, припеваючи, одет был всегда по последней моде, кутил в дорогих ресторанах, нас с Алинским иногда там угощал. И явился он к Вере как раз в разгар ее страданий по Алинскому. Вера вздумала вызвать у Севы ревность, ну и стала оказывать Слепневу знаки внимания. Тот это воспринял как должное. Но скоро Вера поняла, что ее вниманию к Слепневу Алинский только рад, и тут же к Мише охладела. Я думаю, что пушкинские строки подходят и для мужчин — нам тоже больше нравятся неприступные дамы. У Миши взыграло самолюбие, он стал добиваться Веры. Тут Алинский уехал, и Вера стала играть со Слепневым как кошка с мышкой. То приблизит, то прогонит. Парень весь извелся, побледнел, похудел. Я уж стал делать на этот счет сестре замечания, а она только смеялась. «Не все, — говорит, — вам, мужчинам, над беззащитными женщинами издеваться».
