Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Я вырвался из материнских объятий и зажал уши. Я больше не хотел ее слушать, но я онемел, и она продолжала говорить. Я больше не хотел видеть, но, даже закрыв глаза, не мог избавиться от картин, которые плыли передо мной. Он обучил меня Слову Божьему, сказала она, и я научилась читать и считать по Библии, запоминая наизусть Десять заповедей. Мы читали при свете лампы, сидя бок о бок за его столом. И однажды ночью… вот видишь, именно поэтому ты и есть самый нормальный, сынок. Тебя послал сам Бог, потому что он никогда не позволил бы случиться тому, что случилось между твоим отцом и мной, если бы у него не было для тебя какой-то роли в его Великом Замысле. Я верю в это, и ты тоже должен верить. У тебя есть Предназначение. Помни, что Иисус омыл ноги Марии Магдалине, и допускал к себе прокаженных, и противостоял фарисеям и власть имущим. Кроткие наследуют землю, сынок, а ты один из кротких.
Интересно, если бы моя мать увидела меня теперь над колыбелью с детьми упитанного майора, я по-прежнему показался бы ей одним из кротких? А что до этих детей – сколько еще им суждено было оставаться в неведении насчет вины, которую они уже несли в себе, а также грехов и преступлений, которые они были обречены совершить? Когда они отпихивали друг дружку, возясь у материнской груди, разве не возникало у каждого из них, пусть только на миг, желание, чтобы другой исчез? Но вдова, которая стояла рядом со мной, любуясь чудесными плодами своего чрева, не искала ответа на эти вопросы. Она ждала, чтобы я окропил малюток святой водой бессмысленных комплиментов – и, когда я нехотя провел этот обязательный обряд, так возликовала, что уговорила меня остаться на ужин. Впрочем, мне до того надоела диета из полуфабрикатов, что меня и не пришлось долго уговаривать, и вскоре я понял, отчего под крылышком своей любящей супруги упитанный майор становился все толще и толще. Ее тушеное мясо было бесподобно, гарнир из поджаренного водяного шпината напоминал тот, что готовила моя мать, тыквенный суп смягчил гложущее меня чувство вины. Даже ее белый рис отличался удивительной пышностью – есть его было все равно что нежиться на лебяжьей перине после многих лет спанья на синтетическом матрасе. Кушайте! Кушайте! Кушайте! – твердила она с интонациями, знакомыми мне до боли, потому что мама тоже всегда просила меня кушать побольше, каким бы скудным ни был наш общий обед. И я наелся так, что едва дышал, а потом она заявила, что не отпустит меня, пока в тарелке на журнальном столике остается еще хоть один “дамский пальчик”.
* * *
После этого я отправился в ближайший винный магазин, эмигрантскую лавку, и купил у бесстрастного сикха с толстыми, подкрученными вверх усами – украшением, доступным мне разве что в мечтах, – номер “Плейбоя”, блок “Мальборо” и щемяще-прекрасную, просвечивающую насквозь бутылку “Столичной”. Все это был чистый разврат в духе гнилого капитализма, но название водки, в котором слышалось эхо имен Ленина, Сталина и Калашникова, несколько умерило мой стыд. Если не считать политических беженцев, в Советском Союзе есть лишь три товара, пригодных для экспорта; водка, оружие и романы. Оружием я восхищаюсь как профессионал, а водку с романами люблю горячо и искренне. Русский роман XIX века и водка идеально подходят друг другу. Читать роман, потягивая водку, значит легитимировать выпивку, а роман благодаря выпивке кажется короче, чем на самом деле. Я вернулся бы в магазин за таким романом, но вместо “Войны и мира” там продавались комиксы про сержанта Рока.
Потом, замешкавшись на автостоянке с пакетом своих сокровищ в объятиях, я наткнулся глазами на платный телефон, и во мне снова зашевелилось желание позвонить Софии Мори. По какой-то странной причине я откладывал этот звонок, изображая занятость, хотя миз Мори даже не знала о моем приезде. Но я решил не тратить десятицентовик, а просто сел за руль и покатил к ней через весь Лос-Анджелес. После выплаты вдове упитанного майора компенсации за убийство мужа мне заметно полегчало, и, когда я мчался по шоссе, почти свободному в этот предвечерний час, призрак упитанного майора довольно посапывал у меня над ухом. Найдя местечко для парковки на забитой машинами улице неподалеку от дома миз Мори, я вынул из пакета с покупками “Плейбой”, открыл его на центральном развороте с Мисс Март, зазывно раскинувшейся на стоге сена в одних только ковбойских сапожках и шейном платке, и оставил на заднем сиденье на забаву призраку упитанного майора.
Район миз Мори выглядел таким же, каким я его помнил: бежевые коттеджи с блеклыми тупеями лужаек и серые многоквартирные дома с казенным очарованием армейских бараков. В ее окнах, за плотно задернутыми алыми занавесками, горел свет. Первым, что я заметил, когда она отворила дверь, были ее волосы, отпущенные до плеч и уже не завитые, как раньше, а прямые. С такой прической она словно помолодела, и это впечатление усиливала ее простая одежда – черная футболка и синие джинсы. Это ты! – воскликнула она радостно. Когда мы обнялись, все мигом вернулось – ее привычка пользоваться детской присыпкой вместо духов, идеальная температура тела, маленькие бархатистые груди, как правило, заключенные для пущей сохранности в мягкий бюстгальтер, но сегодня свободные от этого плена. Почему ты не позвонил? Входи. Она потянула меня в хорошо знакомую квартирку, скудно обставленную в духе революционного аскетизма: она восхищалась умением таких людей, как Че Гевара и Хо Ши Мин, путешествовать по жизни налегке. Самым крупным предметом мебели в ее владениях был большой складной футон в гостиной, на котором обычно сидела ее черная кошка. Как правило, эта кошка держалась от меня поодаль. Это нельзя было объяснить страхом или уважением, потому что во время наших с миз Мори постельных игр она устраивалась на тумбочке и оценивала мое исполнение презрительным взглядом своих зеленых глаз, иногда поднимая лапу и вылизывая ее между растопыренными когтями. Кошка никуда не делась, но сегодня она лежала на коленях у Сонни, который сидел на футоне, скрестив по-турецки босые ноги. Он улыбнулся чуть сконфуженно, но во всей его повадке, в том, как он согнал кошку с колен и поднялся мне навстречу, сквозило самодовольство собственника. Рад снова тебя видеть, дружище, сказал он, протягивая руку. Мы с Софией частенько о тебе говорим.
Глава 13
А чего я ждал? Я провел в отъезде семь месяцев и за все это время ни разу не позвонил, так что с моей стороны наше общение свелось лишь к нескольким открыткам с парой слов на каждой. Что же касается миз Мори, то она никогда не проявляла особой приверженности ни к моногамии, ни к мужчинам вообще, тем паче к какому бы то ни было конкретному мужчине. О ее взглядах убедительно свидетельствовала самая заметная деталь обстановки в ее гостиной – книжные полки, прогнувшиеся, точно спины кули, под грузом сочинений Симоны де Бовуар, Анаис Нин, Анджелы Дэвис и других идеологинь, муссировавших Женский Вопрос. Этот вопрос задавали и западные мужчины, от Адама до Фрейда, хотя они формулировали его по-своему: чего хочет женщина? Но они по крайней мере не игнорировали эту тему. Я же только теперь осознал, что нам, вьетнамцам-мужчинам, никогда не приходило в голову спросить, чего хочет женщина. К примеру, я ни сном ни духом не ведал, чего хочет миз Мори. Возможно, у меня появилось бы об этом какое-то смутное представление, прочти я хотя бы часть этих книг, но я никогда не забирался дальше кратких аннотаций на суперобложках. Чутье подсказывало мне, что Сонни, в отличие от меня, прочел как минимум некоторые из них целиком, и, сев около него, я ощутил неприятное кожное покалывание. Это была анафилактическая реакция на его присутствие, вспышка враждебности, спровоцированная его дружелюбной улыбкой.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
