Книга По следам фальшивых денег - Иван Погонин

– За те три дня, которые вы провели, находясь между жизнью и смертью…

– Простите, сколько дней?

– Три, четвертый пошел. Так вот, за эти три дня я сложа руки не сидел. Я обыскал вашу одежду, посредством адресного стола установил меблирашки, в которых вы ночевали, и обыскал ваши вещи. И ничего не нашел. Ничего! А это очень странно, вы не находите? Коммерсант едет за тридевять земель и не берет с собой ни одного документа. Ни одного прейскуранта, ни одного счета, ни одного договора! Странно? Странно. Идем далее. Вы прописались представителем московской пробковой мануфактуры. Я, конечно, в производстве пробок понимаю мало, но и моих знаний в этом вопросе достаточно, чтобы догадаться, что вам у нас делать абсолютно нечего. Где, извините, пробка, а где Благовещенск? Опять странность! Дальше. Вы были прописаны вместе с женой, молодой красивой дамой, а жили в разных номерах. При этом в ссоре не находились, коридорный говорит, что супруга буквально ела вас глазами. По дате вашего вселения в меблированные комнаты я установил судно, на котором вы прибыли. «Барон Корф» стоит в Благовещенске на ремонте – что-то случилось с машиной, и мне удалось расспросить команду. И я, к своему удивлению, выяснил, что с «женой» вы познакомились только на пароходе! Знаете, у матросов, обслуживающих классных пассажиров, глаз не менее наметан, чем у гостиничной прислуги. Хотя после этого у меня все сомнения относительно того, что вы не тот, за кого себя выдаете, развеялись, я продолжил проверку. У нас в библиотеке есть книжка «Москва – Сибирь», с указанием всех купцов первых двух гильдий, выбравших в прошлом году промысловые свидетельства. Там числится некто Теодор Людвигович Эриксон, пятидесяти шести лет – должно быть, ваш батюшка. Согласно книжке, у него лютеранское вероисповедание. А крестик на вас наш, православный. Ну и последнее. В паспорте указан адрес вашей московской прописки. Я отбил срочную телеграмму, сообщив вашим близким о приключившемся несчастье. И сегодня получил ответ. В нем говорится, что господин Эриксон жив-здоров и находится в Москве. Ответ подписан самим Людвигом Теодоровичем. Ну что, расскажете о себе?

Тараканов с трудом приподнялся и сел в кровати:

– Расскажу, если вы быстро и честно ответите мне на один вопрос.

– Во как! Ну, слова на этот счет я давать не буду, но если можно ответить, то отвечу.

– Вопрос такой: почему в ответе на запрос следователя Шабельского вы не указали, что Наталья Саянина бывшая сожительница купца Копытина? – Осип Григорьевич пристально уставился в лицо местного сыщика.

У того в глазах мелькнуло удивление, но испуга он не увидел.

– Так она с ним жить три года назад перестала, а после с кем только не жила. Да и расставались они тяжело. До стрельбы дело дошло. Погодите, погодите… Вы хотите сказать, что фальшивками у нас заведует Копытин? Ну конечно! То-то мне доносили, что их в прошлом году вместе с Наташкой видели, а я, дурак, не поверил! Выходит, вы мой коллега?

– Коллега.

– А чего же тогда от меня прятались? Не доверяют мне в столицах?

– Не то чтобы не доверяют… Начальство-то столичное про особенности провинциальной жизни знает. Мне поручено найти того, кто организовал и кредитовал фабрику фальшивок. А это человек небедный, а раз небедный, то и с верхушкой местной администрации на короткой ноге. Поэтому-то я и приехал инкогнито.

– И чуть в страну вечной охоты, как здешние самоеды говорят, не уехали… Ладно, лежите, отдыхайте, сил набирайтесь.

– А где я нахожусь, в больнице?

– В Сахаляне нет больницы, да даже если бы и была, я бы вас туда не определил. Вы же умерли! А находитесь вы в доме у матушки одного моего агента.

– Матушка вашего агента имеет дом в Китае?

– А где же ей иметь дом, если она китаянка?

– У вас есть агент китаец?!

– Есть, и это единственный агент, который исправно несет службу. Остальных моих сотрудников вечно надо подгонять. Хороших людей на такое жалованье не привлечь. Жизнь у нас теперь стоит бешеных денег, дороже, чем в столицах, а оклады древние. Берешь не тех, кого надо бы, а тех, кто идет, и крутишься кое-как с ними. Бамбук! – крикнул коллежский регистратор.

В комнату тут же вошел китаец с двумя стаканами чаю на подносе и смерил гостя пристальным умным взглядом.

– Вот он, мой «ходя», – отрекомендовал Колмаков агента. – Человек испытанной верности и больших талантов.

Китаец поклонился и поставил поднос на тумбочку у кровати.

– Пейте чай, вы такого наверняка не пивали. За чаем дела наши грешные и обсудим, – сказал Колмаков.

– То, что на меня обратили внимание, я понял случайно – когда смотрел план города. На плане благовещенские полицейские участки раскрашены в разные цвета. Я жил во втором, а Панин – в четвертом. Меж тем ко мне пришел тот же околоточный, который и описывал труп балалаечника.

– Да, этот Гуль еще тот фрукт. До того на деньги жадный, что мать родную готов продать.

– Потом я заметил, что за мной ходят двое каких-то подозрительных мастеровых. Видимо, они проследили, как я уехал в Китай, и подослали ко мне отравителя. Из ваших слов следует, что мое отравление суррогатом удивления ни у кого не вызвало бы. Хотя… Если это так, то отравитель наверно знал, что я поеду в Сахалян, иначе он не успел бы подготовиться. Но откуда? Розину записку прочитал? Или…

– Или написал, – закончил за него Колмаков.

– Не писал, а диктовал, почерк был женский. Я попросил Розу разузнать место жительства Саяниной часа в четыре утра, а в четыре вечера, то есть всего через двенадцать часов, она мне про это место сообщила. Откуда так быстро?

– Я Наталью Патрикеевну знал немного. Так вот, ни за что на свете не стала бы она жить в этой «Европейской», да вообще в Сахалян ни за что на свете не поехала бы. Не того полета птица.

– Может быть, пообтесалась за то время, пока от следствия скрывается?