Кто подскажет, как мне быть и что мне делать с нею. Я влюбился, на свою беду! Не жалею ни о чём и обо всем жалею, а уйду – и вовсе пропаду… Ах, девушка, девушка, девушка…
Когда Арсалан по-русски поведал песню, Елизар фыркнул, разочарованно покачал головой:
– И от такой муры битломаны дуреют?! «Жили у бабуси два весёлых гуся…» – и то мудрёнее…
Ухом не поведя в сторону Елизара – дикарь Арсалан толковал песню:
– Глубокий вдох в припеве символизировал либо тяжёлое сладострастное дыхание, либо долгую затяжку. Битлы пристрастились к марихуане и стали ловко вставлять в свои песни намёки на наркотики. Партию бэк-вокала исполняли Пол Маккартни и Джордж Харрисон, ритмично напевая один и тот же слог. Они должны были петь «dit-dit-dit-dit», но ради шутки спели «tit-tit-tit-tit», что по-английски – сиська…
– Я не понимаю молодёжь… – старчески проворчал неуёмный Елизар.
– А ты кто, дед? – усмехнулся Тарас.
– Не понимаю, как они слушают… тех же битлов, если в английском дуб дубом. Вроде нас… дикарей, – насмешливо глянул на Арсалана.
– Вроде вас, – уточнил тот.
– Сенька, бери мяч[81], – так в устах Елизара, якобы, на аглицкий лад, прозвучала благодарность Арсалану. – А давайте, братцы, споём русскую народную…
– Русскую народную, блатную, хороводную… Зачем русскую?! Можно и бялорускую. – Ягор подгрёб гитару, покрутил колки, побренчал и, томно укрыв глаза долгими ресницами, взыграл и запел:
Вы шуміце, шуміце Надамною, бярозы, Калышыце люляйце Свой напеў векавы. А я лягу-прылягу Край гасцінца старога, На духмяным пракосе Недаспелай травы…
– Егор, дай-ка мне, гитару, – попросил охмелевший и осмелевший Елизар и, несуразно бренча, вдруг, на диво компании, затянул по-латыни:
Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus! Post jucundam juventutem, Post molestam senectutem Nos habebit humus! Vivat Academia! Vivant professores! Pereat tristitia, Pereant dolores! Pereat diabolus, Quivis antiburschius Atque irrisores![82]
Парни слушали латынь, вытаращив глаза от удивления… и когда, подлец, вызубрил песнопение древних студентов?! Потом Ягор протянул руку:
– Ну, ты, бурсак латинский! Верни-ка мой инструмент. – Взяв гитару, проворчал: – Не умеешь играть – не мути воду… Лучше споём-ка, братцы, из вагантов[83]. – И громко запел, ёрнически подражая Давиду Тухманову, модному о ту пору:
Во французской стороне, На чужой планете, Предстоит учиться мне В университете. Вот стою, держу весло, Через миг отчалю. Сердце бедное свело Скорбью и печалью…
Бражка, утомлённая латынью, ожила, загорланила; Арсалан всплескивал ладонями, Елизар колотил банкой в порожнюю бутылку, Тарас бил ладонями в тугое брюхо, словно в бубен, даже сумрачный Баяр повеселел, хлопая в колени.
Тихо плещется вода, Голубая лента. Вспоминайте иногда Вашего студента. Верю, день придёт, когда Свидимся мы снова. Всех вас вместе соберу, Если те профессора, Что студентов учат, Горемыку-школяра Насмерть не замучат, Если насмерть не упьюсь На хмельной пирушке, Обязательно вернусь К вам, друзья, подружки!
* * *
Пригубляли чаши за здравие, вершили за упокой… Охмелевший… может, на старые дрожжи плеснул винца… помрачневший Арсалан, обиженно глядя на Елизара, неожиданно изрёк:
– Я знаю, что ты сейчас думаешь.
– О-о-о, старик, ты уже мысли читаешь… И что я думаю?
– Ты думаешь, что я – бурят…
Елизар в недоумении уставился на Арсалана, не умещая в душе его обиду, и все удивлённо затихли. А Баяр, глядя сквозь чёрные очки, усмехнулся:
– Я – монгол, и горжусь, что я монгол. Монголы полмира покорили…
– Наш однокурсник Давид Шолом – еврей, так ему что, вешаться, топиться?.. – вопросил Ягор, отложив сладкострунную.
