Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
Но не примет Земля другого — только бяломястовича. Вот и пришлось позволить изуверу Юрке прижечь белые манусовы руки, отдать Илария, полумертвого, Черному Владу. А может, жив еще, небов прихвостень. Увезла какая-нибудь девка, из тех, кому он подолы мял, выходила свою зазнобушку…
Казимеж взошел на высокое крыльцо, в распахнутую дверь. Да так и застыл. В глазах заплясали, запрыгали тревожные блики, и только, не спросясь хозяина, поползла, растянуты губы ласковая улыбка.
— Жив, — только и выдохнул князь. Хмель слетел, и захлестнувшие на миг чувства пропали из глаз, схороненные глубоко и надежно.
— Жив, князь-батюшка, — широко улыбнулся Иларий. — А ты, я посмотрю, уж по мне тризну справляешь?
— Ах, дерзец! Ах, паскудник!
В ответ Иларий по-родному, по-сыновнему подошел, сгреб в охапку старого лиса. Казимеж, ласково бранясь, хлопал его по спине. Все было позволено в этих палатах черноволосому манусу, всегда был он здесь свой. И теперь как домой вернулся. Да и не было у Илария уж сколько лет другого дома, не было отца, кроме старого плута Казимежа. Не торопились братья вызвать младшего в родной удел, в Ганино. А Илажка не навязывался. Девок ему и в Бялом довольно было…
— Уж думал, в живых тебя нет, — уронил Казимеж, и в его выцветших глазах вновь мелькнуло на мгновение горькое сожаление. — Говорили, рогоносец прыткий попался, поймал сокола за голый зад. — Пропала горечь, мелькнула так скоро, что и внимательный глаз не приметил бы, а Иларий не приглядывался.
— Да куда ж я денусь? — усмехнулся синеглазый. — Ну что, князь-батюшка, вернулся на службу твой блудный манус. Примешь ли?
— А куда денусь я? — подмигнул князь. — Служи, коли служится. По бабам только сильно не балуй, а то…
Князь потрепал красавца мага по черным кудрям, усмехнулся. И, будто втайне от самого себя, не удержался, шепнул спасибо матушке-Землице: вернула, не дала греху совершиться. Полегчало на сердце у князя, отпустила глухая, затаенная тоска. Может, и Юрек сегодня вернется с охоты ни с чем — и Тадеуш одумался да подался в отцов удел?
— А, ветер с ним, — буркнул князь, уже готовясь ко сну, позволяя раздеть себя. Бесшумные слуги сновали у господского ложа: Агата вышколила. — Не взяла Безносая Илажку, так я упрашивать не стану. На службу вернется… И колдун он сильный… Пусть все идет своим чередом…
И князь устало опустил голову на подушки, не дав себе труда додумать брезжившую в уме мысль.
Глава 48
Да только не сдавалась мыслишка. Засела крепко, в самом темечке.
— Повернуть бы все вспять да быть поумней, понапористей… И стало бы все счастливо, гладко, хорошо.
Эльжбета прижала руки к животу. Но то был не древний материнский жест, оберегающий, заслоняющий. Так заслоняют лицо при виде мертвеца, так укрывают от чужих глаз постыдную тайну. Брезгливая злоба исказила милые черты молодой чернской княгини. И мыслишка, черная, страшная, греховная мыслишка точила висок;
— Владиславу сын нужен, а как будет наследник — так ты уж без надобности. Много ли сможешь с перстеньком против высшего мага? А если не будет наследника?..
Эльжбета дернулась, словно ее ударили. Попыталась выбросить из головы запретную мысль. Шутка ли — собственному дитяте зла пожелать.
Подошла к оконцу, выглянула.
И небо глянуло в лицо юной княгине. Чистое, утреннее, словно мелом натертое, к празднику выскобленное. Оно тянуло, сулило, ласково нашептывало о любви родным, Тадековым голосом. И столько в нем было радости, свободы, что Элька подалась вперед, оперлась руками о подоконник, подставила заплаканное лицо едва различимому, дышащему травой ветру. Да тотчас и отпрянула, заметив справа, вдалеке, серую «страстную» стену, редко усаженную чем-то круглым, размером не больше хорошей репы, вперемеж изжелта-белым и буро-черным. До черного да бурого охотились вороны.
Скор был Владислав Чернский на суд, скор на исполнение приговора. За проступки карал жестоко; клеймил распутников, вел под топор грабителей и убийц. Да не в том жестокость, что головы рубил — так и батюшка Казимеж делал, — а в том, что головы, ко вразумлению иных, прибивали к Страстной стене да ставили на кольях возле всех ворот Черны: мол, будьте гостями, люди добрые, только наш закон суров, держите душу в чистоте, а голову — обеими руками.
Так и сделала Элька: опустилась на пол, обхватила ладонями золотую голову.
«Бежать, — шептала внутри тоска. — Бежать к Тадеку в Дальнюю Гать».
А побоится старый Войцех с Владиславом Чернским связываться, так им с Тадеком много ли нужно… Мир широк, место найдется. И беглой княгине Эльжбете, и ее дитяте.
И вновь страшная мысль зашевелилась, отравила, наполнила рот горечью:
«Думаешь, отпустит тебя Кровавый Влад со своим наследником во чреве? Искать будет так, как голодный зверь добычи не ищет, а найдет…»
Снова предстала перед красавицей княгиней Страстная стена, усаженная голыми желтыми черепами давних разбойников да склизкими от разложения головами недавних. Тошнота подступила к горлу.
Элька бросилась к умывальнику, склонилась, пытаясь унять расходившееся нутро.
— Что ты, касаточка? — всплеснула руками в дверях нянька. — Плохо? Мутит?
Касаточка кивнула, желтая коса сорвалась с плеча, упала едва не до полу, вспыхнула золотом в утреннем луче. Нянька бережно убрала эту спелую, как пшеничный колос, туго плетенную косу на спину княгине, погладила вздрагивавшие плечи. Не было у старухи своих детей. Когда-то были, да потом помер старый муж, и позвала бяломястовская госпожа вдовую книжницу в няньки к маленькой княжне, и не удержалась нянька от бабьего искушения — власти отведать. Отдала мальцов мужней семье, взяла книгу да черный платок и пошла в услужение. И с тех пор привязалась к хорошенькой, доброй, как ягненок, княжне, словно к родной дочери, а потому терпела и гадину Агату, и потаскуна хозяина, благо тот на зрелых баб да магичек не заглядывался, все с девками-мертвячками уговаривался. Терпела, лишь бы остаться около своей Эленьки.
Да только не уберегла. Не во власти старой книжницы было отвести Черного Влада. Понравилась золотокосая княжна старому упырю. Взял на закате лет молоденькую жену, обрюхатил, да и забыл будто. И в покои не заходит. А ласточка вон как убивается, о Тадеке своем каждый день жалеет.
По правде сказать, не любила раньше нянька дальнегатчинца. Не такой ее Эленьке надобен был супруг, не второй сын захудалого князя, а полноправный властелин, и не из младших князей, книжников да золотников, а лучше манус или, чем ветер не шутит, словник. Не чаяла нянька, что пророчит, а как посватался к Эльжбете Черный князь, прикусила старая книжница вдовий вещий язык, но опоздала. Свадьбу справили. Понесла княжна. Теперь уж далеко заехали, назад оглоблей не поворотишь. Хотя…
— Нянюшка, — усталым, ослабевшим от дурноты голосом спросила Эльжбета, — а не знаешь ли ты заклятья или травки какой, чтоб сердце так не болело? Не то убегу я, и никакой муж не удержит. Как есть всех опозорю, убегу… Да будь моя воля, разве ж я допустила бы все это…
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
