Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
У другой стены я увидел несколько полок книг о цвете, этом странном феномене, о котором она не может иметь реального чувственного представления, но к которому проявляет неиссякаемое любопытство. Одни книги являлись научными сочинениями о физической природе цвета или физиологии зрения; другие были посвящены лингвистическим аспектам цвета: «750 самых распространенных метафор в назывании цвета в повседневной жизни», «Как увидеть красный и розовый цвет», «Обозначения цвета в обыденной речи». Здесь стояли книги об эстетике и философии цвета – от антропологических трактатов до книги Витгенштейна о цвете. Некоторые книги, сказала мне Фрэнсис, она покупала из-за их цветистых названий: «Раскрась меня красиво», «Твоя естественная красота, подчеркнутая верным цветом, сделает тебя сказочно прекрасной»). Увидел я и несколько детских книг «Привет, Желток!», «Муравей, пчела и радуга», «Рассказ о цветах» и ее любимую книгу «Гра́дины и кости палтуса». Она часто рекомендует эти книги детям, страдающим ахроматопсией, чтобы они «выучили» цвета распространенных предметов, а также эмоциональное значение каждого цвета – эти знания необходимы в мире людей с нормальным цветовым зрением.
Кроме того, Фрэнсис поразительно хорошо осведомлена о солнцезащитных очках для людей с аномальным зрением. Она порекомендовала мне очки, которые следовало взять с собой на Пингелап. «Фрэнсис собрала массу полезной информации о средствах помощи людям с ахроматопсией, – заметил по этому поводу Кнут, – и, хотя она сама говорит, что не имеет никакого отношения к науке, я считаю ее самобытным и талантливым ученым в истинном значении этого слова».
36 Это очень похоже на то, что произошло с Верджилом, практически слепым от рождения человеком, с которым мы с Бобом работали. Данный случай описан в главе «Смотреть и не видеть» в книге «Антрополог на Марсе». Когда мы убедились, что зрение Верджила можно восстановить хирургически, мы сказали ему об этом, и он был сильно взволнован перспективой обрести зрение. Однако после успешной операции Верджил был просто ошеломлен. До тех пор он строил свои представления о мире, не пользуясь визуальной информацией, и внезапное восстановление зрения вызвало у него потрясение и растерянность. Новые ощущения буквально захлестнули его, он не мог придать им смысл – для него они были лишены всякого порядка и содержания. «Дар» зрения нарушил привычный ход его жизни. Верджил часто закрывал глаза или уединялся в темной комнате, чтобы избавиться от этого невыносимого сенсорного натиска и обрести покой, которого его лишила удачная операция.
С другой стороны, я совсем недавно получил очень интересное письмо от глухого человека, которому в зрелом возрасте имплантировали «улитку». Поначалу он испытывал те же проблемы, что и Верджил – был ошеломлен и сбит с толку (не говоря уже о том, что сама имплантация может быть сопряжена с множеством проблем). Но со временем он смог адаптироваться к новому состоянию и теперь наслаждается мелодиями и гармонией, о которых прежде не имел даже отдаленного представления.
37 Очень немногие островитяне, поступившие в медицинские учебные заведения, оканчивали полный курс и получали степень доктора. Дивер стремился разработать такую учебную программу, чтобы она была пригодна для работы в условиях Тихоокеанских островов. Грег был очень горд своим первым выпуском – курс окончили две трети набранных студентов, включая нескольких женщин, ставших врачами в Понпеи.
38 Кан по этому поводу замечает, что «главный очаг оспы обычно находился в Испании, проказы в Германии, дизентерии – в Англии, венерических болезней – в США, а туберкулеза – в Японии». Проказа действительно была очень широко распространена в Океании. До недавнего времени на Пингелапе действовал лепрозорий. Много лет крупный лепрозорий существовал на Гуаме, и, конечно, нельзя не упомянуть о пресловутом лепрозории на острове Молокаи, на Гавайях. Этот лепрозорий Джек Лондон описал в рассказах «Шериф Коны» и «Кулау-прокаженный».
39 Мелвилл, впрочем, дает определение этого названия в сноске в своем романе «Ому»:
Прибрежный бродяга. Это название в большом ходу среди моряков, плавающих по Тихому океану. Так называют скитающихся без дела людей, которые, переходя с корабля на корабль, странствуют между островами на китобойных шхунах, откуда их с позором изгоняют, как только судно бросает якорь в следующей гавани. Чаще всего это бесшабашные и безалаберные люди, навсегда повенчанные с Океанией. Они не желают еще раз обогнуть мыс Горн, чтобы вернуться домой, и поэтому, как правило, пользуются дурной репутацией.
40 Наши западные болезни произвели страшное опустошение среди местного населения Тихоокеанских островов. Едва ли это воздействие было менее катастрофическим, чем военные захваты, коммерческая эксплуатация и насаждение религии. Джек Лондон, посетивший долину Типи через шестьдесят пять лет после Мелвилла, обнаружил, что от физического совершенства местных жителей, описанного Мелвиллом, практически не осталось и следа: теперь долина Типи являлась пристанищем дюжины калек, пораженных проказой, слоновостью и чахоткой.
Рассуждая о бедах, обрушившихся на Типи, Лондон пишет об иммунитете и эволюции:
Типийцы были не только физически совершенны – они были чисты. В воздухе, которым они дышали, не было бацилл, микробов и бактерий болезней, кишащих в наших городах. Когда белые люди привезли на кораблях эти разнообразные микроорганизмы, туземцы не выдержали и пали их жертвами…
Естественный отбор, однако, позволяет это объяснить. Мы, люди белой расы, выжили, являясь потомками тысяч поколений, закалившихся в борьбе с микробами. Когда кто-то рождался с особой чувствительностью к воздействию этих мельчайших врагов, он немедленно умирал. Из нас выжили только те, кто мог им достойно сопротивляться. У нас есть иммунитет, мы готовы жить в мире, наполненном микроорганизмами. Несчастные туземцы Маркизских островов этого отбора не проходили. У них не было иммунитета. Они, имевшие обычай поедать своих врагов, стали жертвами врага настолько крошечного, что он был невидим. Против этого врага были бессильны копья и дротики.
41 Для Хоакина и Валентайна в высшей степени характерно качество, которое натуралист Э. О. Уилсон называет «биофилией». Он определяет этот термин как «врожденный интерес человека к другим формам жизни, проявляющийся в повышенном экологическом чутье и невероятном чувстве мест обитания других организмов. Ховард Гардинер, известный своей теорией множественности разума (логико-математического, пространственно-зрительного, кинестетического, социального и т. д.), в настоящее время склонен выделять в качестве отдельной формы разум «биологический». Этот вид разума был в чрезвычайно сильной степени развит у таких людей, как Дарвин или Уоллес, но в определенной степени он присущ каждому из нас. Этим разумом одарены многие, помимо натуралистов, и этот дар проявляется в таких призваниях и профессиях: садовники, лесники, фермеры, агрономы, рыбаки, коневоды, зоотехники, дрессировщики и любители певчих птиц. Многие художники выражали этот дар в своих произведениях. Настоящим чудотворцем, в этом смысле мне представляется Д. Х. Лоуренс. Он, кажется, чувствовал и понимал, что значит быть змеей или горным львом, обладал способностью проникать в душу любого изображаемого им животного. Биофилия может передаваться по наследству (вспомним Хукеров, Традескантов, Форстеров, Бартрамов, в семьях которых отцы и дети в равной степени увлекались ботаникой). Биофилия широко распространена среди людей, страдающих синдромом Туретта и аутизмом. Нет ли у биофилии – как у лингвистической одаренности или музыкальности – отчетливой неврологической основы, которая, хотя и может быть развита воспитанием и образованием, должна тем не менее быть изначально врожденной?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
