И наконец наступил момент, когда Сорвиголова, Фанфан и все остальные, кто еще оставался в живых, израненные, покрытые запекшейся кровью и пылью, поднялись в своих окопах и выпрямились во весь рост. Десять последних бойцов – и десять последних патронов.
– Сдавайтесь! Сдавайтесь!.. – кричали англичане.
Вместо ответа Фанфан принялся насвистывать марш Молокососов, а Сорвиголова в последний раз скомандовал:
– Огонь!
Грянул нестройный залп, а затем несколько звонких голосов прокричали:
– Да здравствует свобода!..
С английской стороны ударили сотни винтовок, и эхо в скалах подхватило звук выстрелов.
Проход к броду через реку Вааль был свободен – его больше некому было защищать. Эскадрон Молокососов перестал существовать, но его жертва не пропала даром: армия генерала Бота была спасена.
Авангард британской армии вступил на позиции защитников прохода с опаской. Солдаты двигались осторожно, то и дело озираясь по сторонам. Впереди, ведя в поводу коней, двигались драгуны. За ними следовал отряд конных волонтеров-канадцев под командованием капитана, печально взиравшего на следы кровавого побоища в ущелье.
Внезапно при виде двух тел в груде мертвецов у него вырвался горестный вскрик:
– Сорвиголова!.. Маленький Жан!.. Праведный Боже!..
То был добрейший канадец Франсуа Жюно, которого превратности войны снова свели с его юным другом. Наклонившись, он приподнял тело Жана и заглянул ему в лицо. Остекленевшие глаза, синие губы, мертвенная бледность… У добряка-канадца замерло сердце.
– Ну уж нет, – пробормотал он, – маленький Жан не погиб, не может этого быть! А его товарищ?
Осмотрев Фанфана, канадец убедился, что тот еще дышит.
– Надо все-таки попробовать…
С этими словами капитан Жюно вскинул Жана себе на плечи.
– Бери другого и следуй за мной, – приказал он одному из своих волонтеров.
Тот легко поднял невесомое тело Фанфана, и оба зашагали в сторону от прохода, где юношей неминуемо раздавили бы копыта коней и колеса орудий.
Выйдя из ущелья, канадцы уложили Молокососов у подножия скал и стали осматриваться – не видно ли где санитарной повозки.
Ждать пришлось недолго. Вскоре неподалеку появился всадник с повязкой с красным крестом на рукаве.
– Доктор Дуглас! – вскричал, завидев его, капитан Жюно. – Вы?.. Какая удача!
– Капитан Жюно! Чем могу служить, друг мой?
– На вас вся надежда… Умоляю, ради нашей дружбы!.. – продолжал Жюно.
– Да говорите же, в чем дело, дорогой капитан!
– Видите этого молодого человека? Это Сорвиголова, командир знаменитых Молокососов. Второй юноша – его лейтенант, Фанфан.
– Дети, сущие дети… – сокрушенно проговорил доктор.
– Да. И герои притом. Но дело вот в чем, доктор: Сорвиголова – француз. Я познакомился с ним в Канаде и полюбил этого мальчика, как сына. И у меня сердце разрывается, стоит мне только подумать, что он умрет.
– Но ведь бедный мальчик, кажется, уже скончался, – усомнился доктор. – А впрочем, сейчас посмотрим…
Доктор прильнул ухом к груди Жана.
– Черт побери, да он жив!.. Сердце бьется. Правда, слабо, очень слабо…
– Жив?! – не помня себя от восторга, вскричал Жюно. – Какое счастье!
– Погодите радоваться, капитан, его жизнь висит на волоске.
– О нет, дорогой доктор, он выкарабкается, я знаю! Жан не из тех, кто сдается. Да и ваше искусство уже совершило немало чудес…
– Будьте спокойны – я сделаю все, чтобы вернуть этих мальчиков к жизни!
– Благодарю вас, доктор, от всей души! Таких услуг порядочные люди не забывают вовек…
Эпилог
«Кейптаун, 20 октября 1900 г.
Дорогая сестра!
Я жив, хотя жизнь вернулась ко мне не без хлопот. И мой славный Фанфан тоже не без труда поладил с нею. Ему всадили одну пулю в живот, другую – в печень, а целых три угодили в ноги. Но парижский мальчишка с улицы Грене оказался живучим как кошка.
А я, хоть родом и не с улицы Грене, но тоже парижанин, и не менее живуч. Представь: одна пуля попала мне в левое бедро, другая – в руку, третья вторично продырявила мое легкое, да еще и у самого сердца. Поэтому, когда мой друг Франсуа Жюно подобрал нас обоих, дела наши были хуже некуда. Мы валялись полумертвые и едва дышали. Добрейший канадец передал нас в искусные руки доктора Дугласа, которому мы отныне обязаны жизнью. Этот медик – самая рыцарственная душа во всей британской армии. Он ухаживал за нами, как родной брат, не жалея ни времени, ни сил, и совершил истинное чудо, воскресив нас. Мы провалялись без памяти несколько суток. А когда очнулись, увидели, что лежим рядом в тесной каморке, где сильно пахнет йодоформом и карболкой, и плавно движемся куда-то.
«Санитарный поезд», – решил я. И не ошибся: нас везли в том самом поезде, в котором я некогда сопровождал миссис Адамс к ее умирающему сыну.
Доктор и весь медицинский персонал трогательно ухаживали за нами. Наши товарищи по несчастью – раненые английские солдаты – относились к нам совсем неплохо.
Санитарный поезд, как и во время первого моего путешествия, двигался рывками. Он то мчался вперед, то пятился назад, чтобы тут же снова ринуться вперед. Все это время мы оба находились в довольно жалком состоянии. И хотя наше путешествие длилось довольно долго, мы на это не жаловались: нам было хорошо!
Мы наслаждались восхитительным ощущением возвращения к жизни, с которой простились еще в Ваальском ущелье, и сознанием исполненного долга: ведь мы сделали все, что могли, в один из самых сложных моментов борьбы бурских республик за независимость.
Лишь по прибытии в Кейптаун, на восьмые сутки путешествия, доктор Дуглас объявил, что теперь готов поручиться за нашу жизнь. В Кейптауне он перевез нас в госпиталь, где передал на попечение своего коллеги, который занимается нашими персонами и по сей день.
Ты можешь, конечно, представить, как горячо благодарил я доктора Дугласа, когда он пришел проститься с нами! На прощанье он предупредил нас, что для полного выздоровления потребуется длительный постельный режим.
Я, разумеется, стал спорить. Мысль о том, что мы не сможем вернуться в Трансвааль и собрать новый батальон Молокососов, приводила нас в отчаяние!
Но когда я сказал об этом доктору, он расхохотался.
