«Наполеону Марлеону. Подчиняетесь ли вы все еще тем, кто вас создал таковым, какой вы есть теперь, тем, кого я представляю, или стремитесь возглавить империю, став узурпатором? Не позволяйте ложной гордости и суетному тщеславию ввести вас в заблуждение. Мы сделали вас тем, что вы есть, и мы же можем совершить обратное. Мы выбрали вас как свой инструмент, и только наша сила поддерживает вас. Вы получите такую славу и почет, о которых только может мечтать человек, поэтому вам лучше верой и правдой служить нам. Нас не интересует ни величие, ни земное могущество. Нам важен результат. Мы довольствуемся тем, что работаем скрыто и незаметно для окружающих, лишь бы только желаемая цель была достигнута. И поскольку вы являетесь нашим инструментом, вам следует вести себя в определенных рамках, подчиняясь нашим приказам. Вся территория Европы южнее Балтийского моря и западнее Днепра должна стать единой свободной республикой со столицей в Париже. Все короли и престолы должны пасть ради того, чтобы править стал сам народ. Вас изберут первым президентом, если будете подчиняться нашим приказам. Вы принимаете это условие? Да или нет? Если да, ваша звезда продолжит подниматься. Нет — ее ждет закат. Ipse dixit.[5] Сен-Жермен».
Второе послание предназначалось Альваресу. В нем было всего две строки: «Если Наполеон ответит „нет“, сделайте так, чтобы его разбил удар. Сен-Жермен». Оно было написано на особой бумаге с впечатанным мистическим знаком.
— Доставьте это немедленно, — велел Сен-Жермен. — Альварес будет уже на месте, когда вы приедете. Ему известно содержание сообщения, но оно должно стать для него официальным разрешением. Как только Наполеон даст ответ, передайте его Альваресу.
Я тотчас же отправился обратно во французскую армию, которая теперь наступала на Варшаву, сметая все на своем пути. Король Германии остановился в Польше и, получив подкрепление из 200 тысяч русских солдат, ожидал битвы под Варшавой. Английские союзники под предводительством Нельсона двигались на север, к русской столице. Наполеон же располагал, считая новых рекрутов, 400 тысячами солдат и энтузиазмом, который всегда присущ победителям. Когда я прибыл и вручил ему письмо, он мгновенно изменился в лице, повернулся ко мне и произнес жестким голосом, исключавшим возражения:
— Передайте вашему руководителю мой ответ: нет! — Очевидно, радостные известия с фронтов о победах и новые солдаты, присоединяющиеся к нему по всей Франции и Европе, изрядно питали его раздувающееся тщеславие. — Если я и он («я» Наполеон поставил на первое место) можем быть друзьями и союзниками, прекрасно. Но если мы можем быть таковыми при условии беспрекословного подчинения приказам вашего Сен-Жермена, тогда наши отношения должны быть прерваны. Правлю здесь я.
— Это ваш официальный ответ?
— Да.
— Хорошо, так и передам. — Поклонившись, я уже хотел было выйти, но он окликнул меня и спросил:
— Что вам известно об этом Братстве?
— Все, что я знаю, так это то, что его члены обладают могуществом, стоят выше смерти и знают будущее. Если они примут решение свергнуть вас, никакая сила на земле не спасет от этого.
— А известно ли вам, что в моих руках здесь жизнь двенадцати членов вашего совета?
— Но ведь и ваша жизнь висит на волоске! — ответил я дерзко.
— Они что, угрожают мне? — На лице командующего появилась ироничная ухмылка.
— Не более, чем вы угрожаете им.
— Передай своему начальнику, что я бросаю ему вызов. Я возьму ваш совет в качестве заложников, дабы принудить его к миру, а та, которую ты любишь, станет моей королевой. Ступай!
Не говоря ни слова, я вышел и направился в расположение тайного совета, где и нашел Альвареса. Вручив ему второе послание, я пересказал разговор с Наполеоном. Адепт выслушал все с непроницаемым лицом, велел мне не покидать лагеря, ждать вызова командующего и ушел.
В тот вечер Наполеона разбил паралич, и вскоре меня спешно вызвали к нему. Войдя в комнату, я приказал всем приближенным, суетившимся вокруг впавшего в беспамятство вождя, удалиться и послал за Альваресом. Он приблизился к парализованному и, положив ладони на его сердце и голову, вернул в сознание, затем, сев подле, спокойно посмотрел на него. Когда удивительные глаза адепта встретились с глазами Наполеона, больной устало спросил:
— Что это значит? Ведь это — не паралич. Это вы напустили на меня какие-то злые чары?
— Глупец, — сказал адепт, — разве можно так относиться к силам, определяющим судьбы?
Командующий долго и пристально смотрел на собеседника горящими глазами, но тот спокойно выдержал этот взгляд.
— По какому праву вы берете на себя права Господа нашего? — спросил, наконец, Наполеон.
— По праву божественного просветления и многих тысяч лет работы во имя людей, — ответил Альварес.
— А вам известно, что по моему приказу вы и все члены совета, находящиеся здесь, будут казнены через час?
— Вам не удастся отдать такой приказ. Но даже если бы вы и смогли, он не будет выполнен. Здесь действуют силы, которые, хоть и невидимы, но настолько велики, что никакие ваши войска не в состоянии их одолеть.
— Шарлатаны всегда делают громкие заявления и таинственные намеки, только никогда не могут показать свое могущество, — надменно заявил Наполеон.
Вместо ответа адепт склонился над больным, протянул руки и поводил ими над его головой. И — может быть впервые в жизни — в глазах Наполеона появилось испуганное выражение.
— Остановитесь! Скажите, какими дьявольскими чарами вы обладаете? — воскликнул он, торопливо и не очень внятно произнося слова.
— Силами Господа, — спокойно ответил адепт.
— Я… я рассмотрю ваши требования… Конечно, если то, что вы говорите, правда. Только можете ли вы это доказать?
— Частично, — улыбнулся Альварес.
— Так предъявите мне свои доказательства! — раздраженно велел Наполеон.
— Спите! — скомандовал адепт. Больной сразу закрыл глаза и начал дышать ровно. Альварес поднялся, но прежде чем уйти, отдал мне распоряжение: — Скажите ему, когда он проснется совершенно здоровым и изменит ответ Сен-Жермену, что я уехал, дабы помочь взойти его звезде, приблизить момент, в который восхищенный народ провозгласит его великим.
Несколько часов командующий, глубоко дыша, продолжал спать. Согласно приказу, я никого не впускал и постоянно следил за ним. Около трех часов дня его дыхание начало замедляться. Оно все угасало и угасало, пока совсем не исчезло, и Наполеон впал в транс, внешне похожий насмерть.
«Так, — сказал я сам себе, — сейчас он ушел далеко». Зная природу этого его состояния, я дал строгие распоряжения не шуметь поблизости от дома. Утром, пока он все еще находился в трансе, я послал за Иолой. Она присутствовала при его пробуждении часом позже. При первых же проблесках сознания Наполеона стало заметно, что он изменился. Посмотрев на Иолу с приятной улыбкой, он сказал:
