Глава 1
Призраки
Карл Мессир свернул с окружного шоссе на сорок втором километре, сразу же за обрушившимся мостом через пересохшую речку. Из болота, как зубы дракона, торчали сгнившие черные сваи. Сочные темно-зеленые листья кувшинок покрывали небольшое водяное зеркало посередине бывшего речного русла, змеиными головками торчали круглые желтые цветки. От грунтовой дороги, ведущей в глубь леса, не осталось и следа. Разве что просматривался неявный просвет в густом лесном подшерстке. Машина с трудом ползла по кустарнику и сухим веткам, цепляясь колесами за гибкие плети плюща. Глинистая почва пружинила и чмокала влажно. Ветки орешника хлестали в окна. По обеим сторонам стоял первозданный лес, отсекая дорожный просвет от густой чащи.
Километра через два грунтовая дорога сменилась разбитым асфальтовым покрытием, через трещины в нем мощно перла трава. А еще через пятнадцать Карл увидел бетонные столбы с натянутой между ними ржавой цепью. На ней неподвижно висел почерневший дорожный знак «кирпич». Справа высился полуразрушенный стенд с облупившейся жестянкой, на которой угадывалось сакраментальное «Въезд воспрещен». «Кирпич» и стенд смотрелись здесь чужеродно и неуместно.
Он выбрался из машины. Свист, щебет, писк птиц оглушили его. Но, несмотря на гомон птиц, неясный шум деревьев, потрескивание и поскрипывание, в лесу стояла вязкая густая настороженная тишина. Ее ощутимо нарушали лишь внезапная резкая дробь дятла и отчетливый частый шорох сыплющихся с одичавшей райской яблони маленьких красных плодов. Эхо подхватывало всякий звук, умножая его и разнося по лесу, отчего казалось, что вокруг полно стучащих дятлов и одичавших райских яблонь. И все это воспринималось органично, как часть тишины.
Карл впервые был в таком первозданном лесу, где не перекликались грибники или ребятишки, собирающие ягоды, и пахло сыростью. Он подошел к цепи, подергал, надеясь, что сумеет сорвать. Цепь насквозь проржавела, но держалась крепко. Он обошел вокруг столбов в надежде, что там сумеет пройти машина, но кустарник был так густ и дремуч, что он тут же отказался от своей затеи. Запер машину, сунул пульт в карман куртки и пошел по дороге, оставляя сзади потревоженный «кирпич», который пронзительно скрипел, раскачиваясь.
* * *
…Художник-оформитель Микулин суетливо усаживал Карла в роскошное кресло, поправлял на нем кружевной воротник и укладывал красивыми фалдами черную сутану из театрального реквизита. Потом поправлял волосы и совал в руки старинный фолиант. При этом болтал не переставая. Рисовал он чем-то вроде угля на больших листах ватмана, резкими небрежными штрихами.
– Вы рассказывали об отце, – перебил его вдруг Карл. – Он у вас был, кажется, учителем…
– Математиком! – воскликнул художник. – Отец был замечательным математиком. Мама говорила, если бы не эта проклятая школа… Знаете, она не любила его новую работу, отец почти перестал бывать дома. Если бы не школа, он остался бы преподавать в университете. Отец защитил кандидатскую, готовил докторскую, но тут вдруг ему предложили… даже не знаю толком, что это было, какой-то интернат для суперодаренных детей. И мы переехали в маленький заштатный городок, в маленькую квартирку. Отец приезжал раз в две недели. Мама часто плакала, а отец говорил ей – ты не понимаешь, это будущее, я счастлив, что могу видеть и участвовать! Ты даже не представляешь себе, что это такое… И деньги платили немалые по тем временам, и квартиру новую обещали. Мама кричала, мне не нужны эти деньги, мне нужен муж, а ребенку – отец!
– А где находилась школа? – спросил Карл.
– Отец как-то взял меня с собой. По окружному шоссе до деревянного моста через речку… забыл название, ручей, а не речка. Сразу за мостом свернуть в лес и… даже не знаю, сколько еще километров по лесу. Там на каждом шагу была понаставлена охрана, солдаты с автоматами проверяли документы. Мне было тогда лет девять, и я испытывал гордость за отца – он работал в таком важном и секретном месте. Сейчас я иногда думаю, зачем нужна была такая секретность?
– У вас нет фотографии родителей?
– Мамины есть. Много. Отцовская… была одна. А ведь удивительно, я только сейчас подумал, ни школьных, ни студенческих его фотографий у нас не сохранилось!
– У вас фамилия отца?
– Нет, мамина. Я, когда получал паспорт, записался Микулиным. Хотел сделать ей приятное, мне казалось, она этого хотела. Да и какая разница, был бы человек хороший, как говорят, правда? У меня была замечательная мама… – Он замолчал. Лицо у него стало растроганным. Карлу показалось, он заметил слезы на глазах художника. – А ваши родители, Карл? Живы?
– Нет, к сожалению. Вы так рассказываете о родителях, Борис… Принесите фотографии, было бы интересно взглянуть.
– Принесу. Завтра же. Мы ведь встречаемся завтра? Пожалуйста, Карл! Еще пару сеансов, лады? Я могу заплатить… правда, не очень много.
– Платить не нужно. Пришлете когда-нибудь фотографии… фрески. Интересно, какой из меня получится колдун.
– Конечно! – обрадовался художник. – Вы только адрес оставьте! А колдун из вас, Карл, получится замечательный. Что-то есть в вашем лице такое… потустороннее, извините за выражение, в хорошем смысле, конечно.
– А эта школа… вы там не встречались ни с кем из детей? Когда отец взял вас с собой…
