Королева поступила очень правильно. Во дворце оказалось очень много более знатных женщин, которые мечтали подарить Дагоберту сына. Ревность к юной крестьянке клубами ядовитого дыма витала под сводами замка. Без Нантильды, вполне возможно, дни ее были бы сочтены. Но умная королева встала стеной, чтобы защитить от всевозможных нападок свою «соперницу», поскольку вряд ли здесь могла идти речь о настоящем соперничестве. Дагоберт по-прежнему проявлял к жене истинную нежность, частенько наведываясь к ней в спальню, а Рагнетруду посещал лишь время от времени, раза два или три в неделю. Он вел себя с ней, как садовник, который прилежно возделывает свой сад, надеясь дождаться плодов. В их отношениях не было никакой поэзии. Случалось, любвеобильный король поглядывал за заборы и чужих садов.
Постепенно Дагобертом овладевала та ненасытная и постоянная потребность в женщинах, которой он обязан своим прозвищем «франкского Соломона». Вскоре двор его превратился в обширный и живописный гарем.
У Рагнетруды очень скоро проявились первые признаки будущего материнства. Нантильда заперлась у себя, чтобы дать волю слезам. Умом она все понимала, но сердце – не камень. Дагоберт получил передышку и тут же завел себе новую любовницу. На этот раз – одну из служанок дворца. Ей было всего пятнадцать лет, она была рыжая, как морковка, живая, как воды горного потока, а звали ее Вульфегундой. Она так пленила Дагоберта, что тот оставил ее при себе даже тогда, когда Рагнетруда произвела на свет сына, рождение которого он встретил бурной радостью и назвал Сигебертом.
Чтобы отпраздновать появление наследника и обеспечить его будущее, Дагоберт, несмотря на возмущение и протесты Дидье и Элуа, будущих святых дома Меровингов, поторопился отдать приказ убить докучливого Хариберта, который продолжал прозябать в Тулузе.
Вдруг Нантильда тоже объявила о своей беременности, и во всем королевстве заговорили о том, что свершилось чудо. Дагоберт просто сиял от радости.
– Если ты подаришь мне сына, – говорил он законной супруге, – то, естественно, он станет моим наследником.
– А Сигеберт? – спрашивала Нантильда.
– Он получит Австразию. А будущего короля франков надо будет окрестить Хлодвигом!..
Небо услышало молитвы Дагоберта, господь был необычайно снисходителен к нему. Ведь поведение короля становилось все более и более непристойным. Нантильда в срок произвела на свет отличного мальчугана, которого назвали Хлодвигом. Дагоберт, не теряя времени, назначил его своим наследником, оговорив, что малолетний Сигеберт станет владыкой Австразии.
Для Нантильды наступил последний счастливый период ее жизни. Хотя Рагнетруда и Вульфегунда содержались во дворце со всеми королевскими почестями, так что получалось, что у франков официально существуют сразу три королевы. Дагоберт стал очень нежен со своей законной женой. Его советник Элуа воспользовался этими счастливыми обстоятельствами, чтобы напомнить королю: у государя есть некоторые обязательства, не имеющие ничего общего с беготней за юбками, а именно – защита границ королевства.
Действительно, в этом обнаружилась серьезная необходимость, потому что в разных местах понемножку назревали мятежи. Бездействие государя, слишком озабоченного своими любовными переживаниями, давало о себе знать. В Гаскони поднял голову герцог Эгинский; принц Гюдикаэль стал предпринимать попытки освободить Бретань; наконец, взбунтовались дикие племена басков.
Дагоберт собрал войска и начал войну, в которой в последний раз пробудился его задремавший на время гений. Результатом его бурной деятельности в 637 году стали визиты важных гостей. Первым явился к Дагоберту присягнуть в верности герцог Эгинский, потом настал черед Гюдикаэля. Баски были приведены к повиновению силой. Дагоберт возвратился домой победителем.
Он был очень доволен успехами и воцарившимся в королевстве спокойствием. Оно не было долгим, но этого Дагоберту было не дано знать. Он привез с собой четвертую супругу, Бертильду, по правде говоря, уж слишком молоденькую для него. К следующему году Дагоберт, хотя ему и исполнилось тогда всего тридцать шесть лет, почувствовал себя полностью истощенным.
Смерть приближалась к нему семимильными шагами. Вскоре она уже стояла на пороге. Умирающего короля, уступая его настойчивым просьбам, отнесли на носилках в базилику Сен-Дени, которую – верный слову, данному им еще юношей, – он приказал построить на месте старой часовенки и которую щедро одаривал, желая, чтобы этот храм стал одним из первых христианских аббатств. Дагоберта окружали все четыре его жены, присутствовали также оба сына, но только одна Нантильда горько плакала.
Он умер 19 февраля 1639 года, когда на улице стояли страшные холода. Вода в ручьях замерзла, у монашек зуб на зуб не попадал. Король, распростертый на голых камнях, не чувствовал холода. Он прислушивался к тому, как угасает его плоть, которой он слишком угождал, и под погребальные псалмы монахов, в желтом ореоле свечей, не мечтал ни о чем, кроме полного примирения с богом, которому столь странно служил. Его похоронили там же, в базилике.
Нантильда отважно принялась улаживать государственные дела. С помощью герцога Эгинского, человека, которого ей порекомендовал сам Дагоберт, она от имени Сигеберта доверила управление Австразией майордому Пипину Геристальскому, заставившему признать себя и в Нейстрии, и в Бургундии. Понемногу вся реальная власть перешла к майордомам. Во франкском государстве настала эпоха «ленивых королей».
В 642 году скончалась и Нантильда. Ее тело погребли в могиле супруга, под той же каменной плитой в Сен-Дени. Они покоились там вместе, дожидаясь, пока намного позже Людовик Святой воздвигнет изумительный памятник тому, кто, погрязши в худших пороках, все-таки был поистине великим королем и объединил под своей властью практически всю французскую территорию. После от обширной территории откалывались куски, государство бурлило, но на горизонте уже вспыхнуло огненное зарево эпохи Каролингов…
Шарль-Луи-Венсан де Бово, Маркиз де Тиньи
В этот прекрасный весенний день 1767 года в стенах величественного особняка господ де Бово-Краон пахло грозой – и это еще самое скромное определение того, что там происходило. Потому что на самом деле уже накануне эти стены стали дрожать как при землетрясении. А сегодня дом просто ходуном ходил. Все его обитатели попрятались по своим углам, боясь случайно попасться на глаза главы семьи, распаленного справедливым, но ужасным гневом. Со вчерашнего дня Шарль-Жюст, принц де Бово-Краон, губернатор Лангедока, не переставал сотрясать стены своими криками, проклятиями, угрозами, а то и треском сломанной мебели или звоном бьющегося фарфора…
В настоящий момент только мажордом Ленуар, чрезвычайно миролюбивый человек, был единственным зрителем этого чудовищного спектакля. Он стоял, смиренно склонив голову, украдкой наблюдая, как его хозяин в бешенстве носился по кабинету, размахивая толстой тростью с золотым набалдашником. Больше всего Ленуар мечтал о том, как бы оказаться подальше отсюда. Вообще-то его позвали затем, чтобы посоветоваться, но до сих пор ему еще не удалось вставить в грозные тирады ни единого словечка. Наконец принц, быть может, почувствовав усталость от своего неистовства, прекратил метаться и замер на месте, прямо перед своим слугой.
