Екатерина Георгиевна покачала головой и с нечеловеческим терпением принялась ей объяснять:
– Ну в какой больнице?! Ты что, впрямь себя почувствовала беременной?! У сестры моей поживем, у Людмилы. У нее мужа перевели на работу в Тверь. Не могу же я здесь ходить беременной...
– А она согласится? – с большой надеждой спросила Риточка, которая наконец смекнула, что может обзавестись ребенком, особенно не утруждаясь.
– Людмилка-то? Да куда она денется, – устало ответила Екатерина Георгиевна, производя в уме расчеты. – В общем, все складывается удачно. За свой счет мне придется взять только три месяца, а там законный отпуск и... родим мы с тобой кого-нибудь.
– А вас отпустят из института? – продолжала сомневаться Риточка.
– Ну... я попытаюсь это устроить... думаю, что заслужила... Я в прошлом году вообще в отпуске не была. Ремонт у нас делали. Надо было за всем приглядывать. Так что... все получится. Главное, чтобы ты согласилась и Гришке ни о чем не проболталась. – Могила! – прошептала невестка и даже ударила себя в грудь кулачком.
* * *
Людмила, конечно, в восторг не пришла, когда к ней заявились сестра с собственной невесткой, но деваться было некуда. Своего ненаглядного Петечку она родила после нескольких лет лечения, которое долгие годы казалось совершенно бесперспективным, поэтому юную Риту поняла сразу. Людмилу несколько смущало, что рожать для жены Гриши взялась ненормальная Екатерина, но потом она успокоилась: в конце концов, не ее же заставляют это делать!
В положенный срок Екатерина Георгиевна Кривицкая родила на свет двух мальчиков-близнецов. Риточка поначалу испугалась. Она и к одному-то боялась подойти, а тут еще и второй рядом лежит и покрикивает. Но потом как-то приспособилась. Ей захотелось назвать мальчиков родовыми княжескими именами: Родиславом и Эдуардом. На Родислава Екатерина Георгиевна никак не могла согласиться, поскольку уменьшительное имя ей сразу напоминало ненавистную Славочку. Она уговорила Риточку назвать мальчика Родионом. Та хотела было возразить, но потом одумалась. В конце концов, не она мучилась, рожала, да и имя Родион – тоже очень неплохое, редкое.
Гриша был несказанно счастлив тем, что Риточка так удачно разродилась двумя мальчишками сразу. На глаза матери с набухшими красными веками он не обратил внимания. Да и Риточка, увлеченная новыми материнскими обязанностями, как-то сразу забыла, кто настоящая мать мальчишек. Екатерина Георгиевна пыталась оправдать ее тем, что сама навязала ей своих детей. Риточка ее об этом не просила. Но теперь все свершившееся казалось Екатерине ужасным, диким и даже кощунственным, особенно по отношению к памяти Виталия, единственного мужчины, которого она по-настоящему любила. Получалось, что она предала его дважды: когда отказалась выйти за него замуж и когда отдала другой женщине его детей. Грозная руководительница кафедры научного коммунизма не могла найти себе оправдания ни в учении Маркса и Ленина, ни в собственной душе. Ее тянуло к близнецам физически, ныла грудь, наливалась молоком. Она мучительно сцеживала его, разливала в стеклянные рожки и носила Риточке. Гриша предлагал взять на себя обязанность носить сыновьям питание из детской кухни, но Екатерина Георгиевна, которая сама была этой кухней, сказала, что хочет посильно участвовать в жизни долгожданных внуков. Она тогда впервые произнесла это слово – «внуки». Оно отдалось в ее сердце нестерпимой болью. Настоящей, физической. Пришлось даже вызывать к ней скорую помощь.
Лежа под капельницей, Екатерина Георгиевна внушала себе мысль, что она теперь бабушка, бабушка, бабушка... А Родион и Эдуард ее внуки, внуки, внуки... По каплям вливалось в ее вену лекарство, избавляющее от боли физической, а в мозг гипнотически внедрялось осознание того, что у нее один-единственный сын – Гришенька. Это потихоньку избавляло Екатерину Георгиевну от боли душевной.
После сердечного приступа у нее как-то враз пропало молоко. Она оказалась свободной от ежедневной мучительной обязанности сцеживать его и носить на квартиру сына. Екатерина старалась видеться с близнецами как можно реже, объясняла это занятостью на кафедре и написанием докторской диссертации. И в конце концов волевая Екатерина Георгиевна смирилась с тем, что стала бабушкой собственным детям. И даже сумела полюбить их как внуков.
А потом в ее жизни появился Николай Солоницын, преподаватель истории КПСС. Николай был младше ее на целых десять лет. Его ухаживания были настолько навязчивы, что Екатерина Георгиевна однажды сказала:
– Милый Колечка, мне пятый десяток. Со всякими романтическими чувствами покончено навсегда. У меня есть все, что нужно женщине моих преклонных лет: любимая работа, любимый сын, любимые внуки. Вы в мое окружение никак не вписываетесь.
На Николая Солоницына эти правильные слова, произнесенные решительным тоном, с брезгливой интонацией, не произвели ровно никакого впечатления. Он сказал:
– А я и не предлагаю ничего романтического. Я тоже покончил с романтикой, когда умерла моя жена Машенька... У меня тоже есть дети, а через пару месяцев родится внук... или внучка. Но вы мне нравитесь. Меня не смущает разница в возрасте. Мне кажется, после сорока все люди вообще примерно одного возраста, ну... если не считать глубоких стариков. Так что соглашайтесь, Екатерина Георгиевна. Я не строю никаких розовых иллюзий, но вижу, что мы подходим друг другу по складу ума, по мироощущению. Мы будем друзьями, а там, глядишь, что-нибудь выйдет и еще...
– Что еще? – удивленно спросила она.
– Ну... я не рассчитываю на вашу любовь, но, возможно, вы почувствуете необходимость моего присутствия подле вас.
Екатерина Георгиевна попросила на раздумье несколько дней, а потом взяла да и пригласила к себе Солоницына.
– То есть вы зовете меня в гости? – глухим голосом спросил он.
– Нет, я приглашаю вас к сожительству, – заявила Екатерина. – Ведь именно так будет называться наше сосуществование, не правда ли?
– Да, собственно... мне все равно, как оно будет называться...
– Вот и славно. У вас ведь комната в коммуналке, а у меня – отдельная квартира.
– У меня еще есть дача... Страшненькая такая... но есть. Ее можно отремонтировать...
– Ну... дача... это потом... Если мы сможем жить вместе, тогда уж и дача пригодится. А пока... переезжайте, Николай. – Екатерина сказала и испугалась. И зачем ей все это? Ведь обратного пути не будет. По крайней мере, на некоторое время. Сама ведь пригласила...
Солоницын, будто читая ее мысли, спросил:
– Вы хорошо подумали, Екатерина Георгиевна?
Она помолчала с минуту, потом решительно тряхнула головой и ответила:
– Да. Сегодня после семи вечера я буду вас ждать.
И он пришел. Без вещей. С цветами и бутылкой вина. После того как была выпита эта бутылка, Екатерине Георгиевне показалось, что этот человек жил с ней всегда, а потому общая постель для них – совершенно естественна.
Николай предлагал ей законный брак, хотя бы для того, чтобы не вязалась партийная организация. Но Екатерина Георгиевна была непреклонна. Она сказала:
