— Нет, но… Иногда мне кажется, что силой, — потому что я совершенно не могу сопротивляться ему. Он полностью подчинил меня своей воле…
— Мы должны смириться… — вдруг заявила Лида. — Таким, как Илья, нельзя противоречить.
И Валя вышла замуж за Илью. Лида была свидетельницей на их свадьбе. Потом, через пару лет, она встретила Стаса Сокольского. И прошлое было забыто — казалось, навсегда…
— Что же вы к нам больше не заходите? — спросил Валю Герман Коваленко в следующую пятницу.
— Куда? — спросила она.
— Ну к нам, в студию. Раньше вы почти на каждом занятии присутствовали!
— Мне некогда, — пожала плечами Валя. — И, вообще, я работаю последние две недели.
— А что будет потом? — удивленно спросил Герман. На нем был темно-синий простой свитер и вроде бы мешковатые брюки, но дорогого стоила та простота.
— Потом вы меня больше не увидите! — с некоторым злорадством сообщила Валя. — Я увольняюсь.
— Куда?
— Никуда! Надоело мне работать, буду дома сидеть.
— Но… но это же скучно!
— Кому как.
— Это ваш муж вас заставил? — прищурил глаза Герман.
— Нет, это мое решение.
— Неправда…
Валя вдруг разозлилась:
— Да что вы ко мне пристали, вообще! В любом случае не ваше дело — мое это решение или не мое…
— У вас очень жестокий муж, — тихо произнес Герман Коваленко. — Он вас не бьет, случайно? Он похож на средневекового феодала, который привык держать своих близких в абсолютном подчинении…
— Герман, вы потому так говорите, что однажды мой муж посадил вас в сугроб! — ехидно напомнила Валя. — К вашему сведению, мы пятнадцать лет вместе, и он меня ни разу и пальцем не тронул…
Они сидели на заднем дворе — здесь был небольшой палисадник. На клумбах заботами Леонарды Яковлевны, росли оранжевые тюльпаны.
До открытия библиотеки оставался целый час. Валя явилась пораньше, но другие сотрудники еще не успели прийти, а ключи были у заведующей или у Натальи. Каким образом здесь оказался Герман Коваленко, Валя не знала.
— Вы ведь тоже пишете. Или я и в этот раз ошибаюсь? — опять спросил он.
— С чего вы взяли?
— Вы так внимательно слушали Юлия Платоновича… как будто его советы и для вас были важны.
— В общем, вы не так уж далеки от истины, — пожала плечами Валя. — Не так давно я дала почитать Истомину одну свою рукопись, но он разругал ее в пух и прах.
— Да-а? — страшно удивился Герман. — А я-то думал, что хуже меня в этой студии никого нет!
— Похвальная скромность! — засмеялась Валя. — Юлий Павлович даже напомнил мне старую истину — если можешь не писать, не пиши.
— А вы — можете?
— Не знаю… Наверное, могу и не писать. Правда, почему-то до сих пор продолжаю придумывать всякие истории, сюжетные ходы, героев, — призналась она. — Нет, я не могу не писать — это для меня что-то вроде психотерапии, я уже поняла. Я буду сочинять свои истории дальше, правда, уж больше никому их не покажу.
Герман посмотрел на Валю с изумлением.
— Валя, мне кажется, вы не правы! — с укором воскликнул он. — Нельзя полностью доверять Истомину. Он старый алкоголик, и время от времени на него находит… А вы видели, как он завидует Гликерии Петровне — только потому, что она нашла себя в этой жизни, а он — нет?..
— Юлий Платонович — алкоголик? — удивилась Валя. — Он просто несчастный больной человек, не смирившийся со звериными законами капитализма, выражаясь газетным языком…
— Еще какой пропойца! — с азартом принялся доказывать Коваленко. — Вы, Валя, наивны, как дитя…
— Или как божий одуванчик? Правда, так принято называть старушек, но моя подруга однажды назвала меня «божьим одуванчиком»… — засмеялась Валя.
— Божий одуванчик… — с улыбкой пробормотал Герман. — Нет, вы не одуванчик, вы какой-то другой цветок… Вы — лилия. Белоснежный цветок со сладким дурманящим запахом, от которого кружится голова… Невинность и царственная красота.
— Я не люблю лилии, — призналась Валя. — К тому же глупо сравнивать с лилией женщину, которой давно за тридцать.
— Вам и тридцати-то не дашь… А какие цветы вы любите? — Герман посмотрел на клумбу перед собой.
— Помню, давно у нас на даче росли купавки…
Это такие желтые цветы. Впрочем, я даже не помню, пахнут они или нет… — задумалась Валя.
— Я не знаю таких цветов, — признался Герман. — Надо заглянуть в специальную энциклопедию. Купавки…
— Вы странный.
— И вы, Валя, — довольно улыбнулся тот. — Не люблю нормальных людей, которые действуют и говорят по правилам. У меня тетка работала доктором в психиатрической клинике, так она утверждала, что нет никого нормальнее людей с легкой чудинкой, а все те, кто прячется за образцово-показательным забором, — психи и извращенцы. Мнение профессионала, между прочим!
— Что ж, будем надеяться, что ваша тетя не ошиблась с выводами… — опять засмеялась Валя. — Хотя, я слышала, сумасшествие иногда бывает заразным.
— Моя тетя была в полном порядке! — шутливо нахмурился Герман. — Нормальная тетя с легкой чудинкой…
— Мы говорили об Истомине, — напомнила Валя. — Так почему же вы считаете, что я не должна ему доверять?..
— Юлий Платонович, конечно, милейший человек, но… Почему бы вам не отнести вашу рукопись в издательство? — вдруг выпалил Коваленко. — Что вы теряете, а?
— А смысл? — отвернулась она.
— Смысл в том, что там она может понравиться.
— Не может!
— А вы попробуйте, — настойчиво повторил тот.
— Мой муж говорит…
— И на мужа тоже наплюйте! Вы свободны, свободны — от мнения Истомина, от мнения своего мужа, от подруги Лены…
— Лиды, — поправила Валя.
— …Лиды и всех прочих!
Валя с удивлением посмотрела на Коваленко и вдруг произнесла:
— Хорошо.
— Валя… Слушайте, а давайте поедем вместе!
— Куда?
— Ну в издательство…
— Вы тоже хотите отдать туда свою рукопись?
— Нет. Я уже понял — писатель из меня никакой… — захохотал Коваленко, обеими руками зачесав светлые волосы назад. — Я, пожалуй, тоже брошу эту студию…
— Так зачем же вы вообще в нее пришли?
— Затем, что захотелось узнать, на что я способен. Выяснилось, что литератор из меня не получится.
— Теперь пойдете в художественную студию, чтобы узнать, нет ли у вас способностей к рисованию? — насмешливо спросила Валя.
