— Повезло вашему министру. А как будем с машиной? Половина Шарабана твоя.
— Мне повезло больше, чем министру юстиции. Если бы я не встретил тебя, если бы ты не научил меня симулировать заглатывание пилюль, если бы не дал адрес в Омске, если бы… Ну о чем ты говоришь, князь? У меня есть хорошая машина. Состарится — дед купит новую.
— Спасибо, дружище. Но ты хотел еще что-то сказать или я ошибаюсь?
— Ты никогда не ошибаешься. Я хотел сказать, что мне не нравится, что ты один собираешься с ними воевать.
— Хочешь принять участие? Вот если бы ты был не дзюдоистом, а каратистом! Шучу. Кстати, а почему дед не отдал тебя в секцию карате-сёкотан, асихара-карате, карате-кёкусинкай, карате-кудо, почему не в джиу-джитсу, айкидо, тхэквондо, в кикбоксинг, наконец?
— Дед не хотел, чтобы меня научили убивать, он хотел, чтобы меня научили защищаться. «Дзю» — мягкий, скромный. «До» — путь, манера держаться, склад ума. Конечно, лучше всего защищаться учит айкидо, но дед же не знал.
— Не бери в голову, Михаэль, и не скромничай. Я видел, как ты ногой достал до челюсти. Хватит с тебя приключений. А я постараюсь быть предельно осторожным. Волк показывает клыки, когда хочет устрашить, но никогда не скалится, если хочет скушать. Обменяю квартиру. Переберусь в район авиагородка. Займусь частным извозом. Внедрюсь в среду аэровокзальных бомбил. Это несложно. Подогрею главного — остальные шавки смирятся с моим присутствием. И буду пасти их, сук, пока не вычислю. Я вскрою их закрома, как консервную банку, а там есть что вскрывать. Давай-ка я тебя обниму, и иди уже. Я подожду, вдруг они тебя без термина не запустят.
— Это раньше бы не запустили. И я бы стоял, как последний нищий, и униженно просил принять меня без предварительной договоренности по телефону. Но это могло произойти десять месяцев назад. А теперь смотри, князь, как жизнь в России ломает укоренившиеся в немецком сознании стереотипы.
Он подошел к воротам. Нажал на кнопку. Самым хамским образом проигнорировал вежливый вопрос о термине. Как будто и не слышал.
Наклонился к диктофону и, чеканя слог, без малейшего намека на просительные нотки, произнес:
— Ich bin deutscher Staatsbürger. Man hat mich ausgeraubt. Ich brauche Ihre Hilfe[43].
Услышал щелчок открываемого замка, помахал князю и ступил на территорию, по всем законам международного права принадлежащую его родине.
* * *
Лощеный сотрудник консульства не верил ни одному его слову. И его можно было понять. Колоритный атлет в достойном прикиде меньше всего походил на ограбленного. Ответы на наводящие вопросы только усилили недоверие.
— Когда вас ограбили?
— Десять месяцев назад. Отравили, избили и ограбили. Забрали одежду, документы и сто тысяч марок.
— Сколько?
— Я же сказал, сто тысяч.
— И что было с вами дальше?
— Я утратил память, и меня привезли в сумасшедший дом.
Последние слова странным образом успокоили сотрудника и даже настроили его на веселый лад. Все ясно. Будет о чем сегодня посмеяться за обедом. Эта новенькая секретарша такая смешливая. Милая Гретхен!
— Ну и?
— А потом я от них сбежал.
— В пижаме?
— Да нет, в одежде. Мне одна женщина, мой лечащий врач в каком-то смысле, дала одежду своего мужа.
— И муж не был против?
— А он у нее повесился.
— До или после?
— До.
— Вы не помните фамилию этой доброй женщины?
— Это не важно. Давайте я вам лучше фамилию профессора скажу. Лечил меня профессор Минкин, вы ему позвоните, пожалуйста. Теперь он, правда, на пенсии, а сменил его нехороший человек — злым санитарам потакает, фамилию не знаю, но все зовут его Бетховен.
— Бетховен? Почему же? — Сотрудник подавил подступающий приступ смеха.
— Ну, у него прическа как у композитора.
— Это смешно, это правда смешно.
Сотрудник обрадовался возможности предаться веселью, смех подпирал под кадык, и терпеть было уже невмоготу. Над доктором Бетховеном можно было посмеяться, не опасаясь, что этот патологический врун примет смех на свой счет.
— Ха-ха-ха! Это же надо такое придумать! Ха-ха-ха, доктор Бетховен, ха-ха-ха…
Перекроил лицо. Вернул выражение деловитости и вопрос в лоб:
— А деньги у вас откуда, если вас ограбили?
— В Сибири заработал. А вчера обменял рубли на марки у фарцы.
— У кого?
— У валютных спекулянтов.
— А разве можно работать в России без документов?
— Мне сделали паспорт.
— И что же вы от нас хотите?
— Паспорт.
— Но у вас же есть паспорт.
— Уже нет. Тот паспорт был фальшивым. Вы мне не верите?
— Ну почему же?
— Ну я же вижу. Я бы на вашем месте тоже не поверил. Позвоните профессору Минкину и моему деду Оскару фон Дерингу. Они вам все подтвердят.
— Чай, кофе?
— Все равно.
Ему принесли кофе и оставили одного.
Осмотрелся, увидел на столе томик Виктора Пелевина. Рядом русско-немецкий словарь.
Взял без разрешения. Смотрел тупо в книгу, не воспринимая текст. Буквы скользили мимо сознания. Что он нагородил? Господи, что он только нагородил? Для пущего эффекта не хватало только рассказать про расколотый череп Слона и про поиски сундука с золотыми монетами. Этот хлыщ не поверил ни одному его слову. А что? Иногда действительность столь невероятна, что легче поверить лжи, чем правде. Кажется, он слишком рано вернул паспорт Руслану Имраеву. Хоть бы князь догадался не уехать. Сейчас этот щелкопер с дипломатической улыбкой наклонится над душистым пробором юной секретарши (Михаэль успел заметить ее в полуоткрытую дверь), шепнет, озираясь: «Быстро наряд милиции и скорую психиатрическую помощь», — и что тогда делать?
Отхлебнул кофе. Напиток остыл и усилил горечь.
Немец совершенствует русский язык с помощью Пелевина? Глупое и бесполезное занятие. Толстого надо переводить, а не модного писаку. Он когда-то пытался осилить «Жизнь насекомых», нашел в четырех предложениях три раза «сказал» и один раз «ответил», понял, что у автора не стреляют диалоги, и прекратил чтение. Кстати, как бы охарактеризовал граф выражение глаз этого клерка? Ну, это просто. У этого сотрудника застланный взгляд. У Толстого так и написано «застланность» во взгляде. Гениально! Такое выражение глаз Лев Николаевич подсмотрел у кого? У Бориса Друбецкого, конечно.
Михаэль вспомнил не только сам текст, но и место на странице: «Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем-то, как будто какая-то заслонка — синие очки общежития — были надеты на них».
