– Да?
Веру Николаевну отпустил хмель, и она поняла наконец, что на столе перед ней – живые, зримые деньги. В окно проникал сиреневый вечерний свет, растворяя абажур в себе или постепенно обволакивая предметы своей сине-сиреневой тканью весенних сумерек.
– Да? – еще раз произнесла она, но уже жестче. – Я чувствую себя шлюхой, которую ты купил. – Она удивилась сама, как это у нее слепилась такая романтическая фраза.
– Не говори так, – Савкин произнес немного испуганно, осторожно.
Последовало короткое молчание, в котором слышны стали капли из крана. Савкин встал, чтобы закрыть кран, – очевидно, чтобы вернуть разговор к вещам будничным и более приятным.
Вера Николаевна проговорила тихо, голосом нарочито ровным:
– Ты пользуешься моей слабостью. Да-да, молчи! Потому ты и приехал, что просто подвернулся удачный повод! Во сколько же ты оценил меня. Женя?! – сарказм ее наконец сорвался в обычный плач. Слезы хлынули, как будто долго копились в глазах, и вот прорвало. Она рыдала по-настоящему, со всхлипами и перекошенным ртом, уткнув в ладони лицо, и как-то она оказалась в мягких объятьях Савкина, продолжая рыдать ему в рубашку. Он ловил губами ее едкие слезы:
– Глупая. Дурочка… Я просто видеть тебя хотел, рядом побыть. Разве не понятно? Не плачь. Я тебя люблю. – Он осекся на этой последней фразе, как если бы выдал себя невольно.
Вера Николаевна подняла заплаканное лицо. Если бы он не осекся, она, может быть, пропустила бы в своем плаче…
Савкин повторил:
– Я люблю тебя. Смешно, да? От меня – такого, от Женьки Савкина, смешно слышать это? Я два года боялся подойти к тебе. Боялся именно, что я смешон для тебя. Но я ничего не могу поделать с собой. Я люблю тебя. И я сам не знаю, как случилось такое чудо, что я люблю тебя…
Наконец эта фраза проросла в ней, и она внимательно посмотрела ему в лицо.
– Ну, не веришь? Послушай, я тебе расскажу… Я охотился за вещами, которые трогала ты. Однажды я украл у тебя из кармана платок. Я собирал салфетки, которыми ты вытирала помаду с губ. Я знал твои духи, жест, которым ты поправляешь волосы, и то, как ты при ходьбе кривишь левый каблук, – он должен стаптываться у тебя быстрее. Я только не представлял, с чем в мире можно сравнить тебя – с белой лилией, с птицей фламинго… Я пошлости говорю, да?
Вера Николаевна глядела на Савкина пораженно, через призму слов, которые не вязались совсем с этим кругленьким рыжим человеком.
– Я думал подарить тебе какую-то вещь – кольцо, браслет, – чтобы ты носила ее каждый день. Понимаешь, вещь – от меня. Но разве бы ты приняла? Возьми хоть деньги. Деньги – что я такое говорю! Нет! Позволь мне спасти тебя – хоть так, позволь. Об этом никто никогда не узнает. Что я еще могу?..
Вера Николаевна молчала, сознавая, что это, в свою очередь, его отчаяние. Савкин продолжал изливать свою боль, она слушала, сопротивляясь понять, что все эти слова относятся к ней и что она способна вызвать в человеке подобное чувство.
Савкин тронул на столе деньги, придавил их ладонью, – будто для верности.
– Я сейчас уйду. Я тебе в тягость, я знаю…
Он молча надел в прихожей пальто. Вера Николаевна слышала, как отворилась и захлопнулась дверь. Потом наступила тишина. Вера Николаевна подошла к окну. Сквозь форточку тянуло сыростью, и стало слышно, как над городом растет глухой гул, похожий на далекий подземный рев. На самом деле это продували котлы на ТЭЦ. По кронам деревьев было заметно, как сплошной стеной идет ветер к югу.
Завтра обещал быть новый прохладный день.
Завтра она отнесет в издательство деньги… а там будет еще новый день, и еще… Постепенно история сойдет на нет – после того, как насудачатся вволю. А там, глядишь, и забудут, словно ничего никогда не было. И кто узнает, что за слова звучали под синей бахромой абажура, что за слезы текли?.. «Нет памяти о прежнем да и том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после…»
Вера Николаевна убрала со стола порожнюю бутылку – единственного свидетеля их объяснения. Бутылка была интересной формы – по типу женской фигуры, и вновь явился ей собственный образ – теперь стеклянной женщины, испитой до донца.
Вера Николаевна совсем не хотела, чтобы Савкин видел ее силуэт в окошке, и задернула штору, мигом врезав себя назад в домашний мирок.
Тут же на звуке скользящих штор открылось ей, что что-то огромное и совсем не зависящее от человеческой воли, похожее на силу самой стихии, прошло мимо нее.
1999
