Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 159
Ванюша к берегу причалил там, где начинался его огород.
Предчувствуя далёкую дорогу, он откопал на огороде какую-то шкатулку – золотой медвежий зуб достал. Дождался, когда табор свернёт свои шатры и поднимется в путь – и за ними тайком увязался. Упрямый он был человек – умел своего добиваться. Чтобы от себя отвлечь подозрения и чтобы на деревню беды не накликать, он ушёл за табором, как можно дальше – аж к беловодскому городку. Изловчился ночью, умыкнул свою дочуру, но не совсем благополучно обошлось: цыгане услышали, вдогонку лупанули из ружья – продырявили мякоть на левом боку.
– Хорошо, Олеська, – шептал он, радуясь, что ему досталась пуля, не ребенку. – Теперь, Олеська, никто не скажет, что папа твой – не стреляный. Заживёт, пустяк. У нас в роду широкая душа – не испугаешь пулей!
Однако погоня пришла и в деревню за ним.
И тогда он укрылся на Чёртовом Займище.
9
Первые пригоршни звёзд уже были рассыпаны в синеву и чернь безоблачных небес; над болотом разгорался голубой околышек молодого месяца – белым лебяжьим пером плавало в мочажинах отражение. Причудливые тени переплетались, как пауки. Сабельник, осока, ядовитый вех, росянка, клюква – всё дышало, курилось в прохладном воздухе. Серыми подобьями сугробов стоял туман, пропитанный дурманным ароматом. Погоныш – любитель ночных похождений – словно бы не птица, а колобом проворно катился по болоту, шебуршал на разлапистых листьях кувшинки, что-то выдёргивал клювом из мокрого, на зеленую губку похожего, мха. Мимоходом питаясь, погоныш вскидывал голову и, прислушиваясь к тёмному огромному молчанию болота, неожиданно резко выдавливал крик из себя… И замирал на несколько секунд… И глазёнки его словно улыбались, когда он слышал за болотом песню другого погоныша – однообразное и резкое: уить, уить, уить-ить…
Поначалу эти резкие отрывистые звуки напоминали Ванюше стрельбу – словно пули в темноте посвистывали, пролетая поблизости. А потом песня погоныша даже стала подбадривать – всё как-то веселее шагать под музыку.
Небольшое ранение сбоку горело, но Ванюша терпел, не позволяя себе расслабиться, только сорвал второпях какую-то травку – сунул под рубаху; кровь как будто приостановилась.
Прижимая к сердцу дремлющую дочь, он пробирался по знакомым зыбким тропам – давил пушицу и подбел, наступал на мытник. Болотный багульник вперемежку с болотной фиалкой голову кружили, как после выпивки; хотя, скорей всего, потеря крови сказывалась.
– Не пропадём, Олеська, не горюй! – говорил он не столько ребёнку, сколько себе. – Папка золотой медвежий зуб продал. Заживём! Болото – не беда, а выручка. Никто сюда не сунется, вон какие страсти, глянь…
В темноте, в густой грязи квакали и плюхались лягушки, словно кто шагал по чарусе, то приближаясь к ним, то удаляясь во мрак, спотыкался на кочках и падал. Иногда среди болота вставали огоньки, шевелились прозрачными бледно-изумрудными листьями – это сгорал болотный газ, соприкоснувшийся с кислородом. Озаряясь фантастическими бликами, рождающими дьявольские видения, грязь кругом огоньков пузырилась, урчала, поднимаясь фонтанчиками. И начинали мерещиться грязные пальцы, руки утонувших бедолаг, они высовывались из болотной хляби, хватали огоньки себе на дно – хоть немного согреться; и тут же словно разверзался чей-то поганый рот и заместо языка появлялся новый огонёк, шипел зелёным чертиком, вихлялся и подмаргивал, заманивая в гости…
– Говорили старики папке твоему: ой, гляди, чёрт в гости позовет! А папка твой не верил. Ну, не беда, Олеська! Вот и пришли мы на сухую гриву. Переночуем, а там – утро вечера мудренее.
Избушка была древняя, заброшенная, неизвестно кем построенная. Подгнившие углы ушли в трясину, плахи на полу – чёрт ногу сломит – перекосились и врасклинку поползли, образуя широкие щели, дышащие гнилью. Брёвна обросли грибком, плесень кружевами выткалась по стенам, подоконникам и потолку. Глинобитная печь сохранилась, только треснула по углам.
Ванюша хворосту принёс и чиркнул спичкой. И сразу же печка – словно соскучилась – затрещала, разгораясь, бликами брызнула на стены и потолок. Ванюша отыскал какую-то посудину, вскипятил воды, сделал отвар для остановки кровотечения. Больному боку стало легче.
Разгораясь, какай-то сухой сучок звонко стрельнул в печке.
– Папка, исть хочу! – всхлипнула проснувшаяся девочка.
Он улыбнулся.
– Это горе поправимо. Я Олеську угощу кедровым молочком. А потом корову купим, доча. Козу-дерезу. Дом построим, голубей заведем.
– Исть будем голубей?
– Нешто мы нехристи какие – исть?! Под которой кровлей голубь водится, Олеська, та кровля не горит. Смекай. Не пропадем! Ельник раскорчуем, парники устроим – разносолов будет полон рот. В тайге, Олеська, только дурень пропадёт. Лето не ленись – всю зиму на печи можно лежать, гладить сытое пузо да сказки рассказывать. Верно?
10
…Годы прошли с той поры – вьюгой просвистели, дождями проблестели. Ванюша Стреляный с дочуркой обжились на Чёртовом Займище, сказками обзавелись. На золотистый огонёк свечи, на пламя керосиновой лампы очень охотно слетаются сказки со всей беловодской округи. Особенно охотно – в морозливую пору поздней осени, когда так тихо-тихо в пустых полях, отдавших человеку щедрый урожай, когда странный звон звенит в тайге на чернотропах и посреди болота в камышовых крепях. В такую пору – кругом уныло, серо, мокро. Иногда налетают холодные ветры – шумно срывают последние листья. Иногда перелётная стая, запозднившись по какой-то причине, проплывёт по-над тайгой, рыдая в туманном поднебесье. Вечерний сумрак в это время на цыпочках выходит из оврагов, ущелий, и воздух начинает позванивать калёным колокольчиком, и выстывшие ветки украшает первый иней, похожий на ольховую серьгу; вот уж действительно: всем сёстрам по серьге…
А ещё для сказок прекрасная пора – зимний вьюжный вечер, когда в трубе и где-то на чердаке за пыльными стропилами стонет, поет и пляшет домовой, принуждая резвую ребячью душу обмирать и забиваться в пятки. В эту пору стёкла в рамах, точно известью, выкрасил рождественский мороз, торжествующий по всей земле и знобящий звёзды в небесах, но к счастью нашему никак не достающий до избяного крепкого нутра, где стоит королевою русская печь в голубых изразцах. Горячо и вдохновенно шепчутся в печи поленья, вскипают каплями смолья и изредка пугают выстрелами сучьев; железные «щеки» плиты разрумянились; чайник пыхтит и воркует…
Счастлив, кто вырос под сенью простой деревенской избы!
11
– Ну, так вот, Олеська. Жилы-были, значится, они в лесу, молились колесу.
– Как мы с тобой? – уточнила девочка, сидя на полатях.
Стреляный поцарапал бороду: зарос по самые глаза.
– А ты чо у меня? Колесу, что ли, молисся? У нас иконка есть, вон какая – в серебре да в золоте.
– А у них что – колесо в углу висело?
– Ох, дотошная девка растет! Чо дальше будет с нею? – сам себе жаловался отец, сидя у окна, выстругивая новые клещи для хомута. – Это ж сказка, персик! Чо ты хочешь от меня? Слушай или спи. Не будешь спать? Ну, то-то. Давай тогда: чок-чок и зубы на крючок…
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 159
