Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Дом Прасковьи Петровны с улицы выглядел заброшенным – невозможно было поверить, что на самом деле каждый день сюда приезжают десятки людей, чтобы оставить старушке немаленькие деньги в обмен на ее странное искусство. Отворив калитку, я прошла по узенькой тропинке между сугробами, поднялась на крыльцо и осторожно постучала.
На соседнем дворе завыла собака – монотонно, горько. Когда я была маленькая, родители на все лето отправляли меня к бабушке в деревню, и там все считали, что собаки воют к мертвецу. Первыми чуют смерть и начинают оплакивать того, кто еще дышит, но уже ходит в тени ее черных крыльев.
Дверь бесшумно распахнулась, и я увидела ту, ради которой и проделала этот длинный путь. Прасковья Петровна оказалась крошечной неулыбчивой старушкой, с поредевшими белыми волосами, частично обнажающими розовый, в пигментных пятнах, череп. У нее были очень светлые, почти белые, глаза, без зрачков. Слепая.
Когда я по ее приглашению ступила внутрь, Прасковья Петровна вскинула голову и повела носом, как животное. И с одной стороны, я понимала, что слепые вынуждены доверять другим органам чувств, а с другой – было неприятно смотреть, как она ко мне принюхивается.
Старушка пригласила меня в «залу». Дом ее был чистый и простой. Дощатые пол и стены, как принято в деревнях, цветы на подоконниках, недавно побеленная печь. Под ноги мне бросился кот, крупный и полосатый, хвост трубой – я хотела его погладить, но старушка отпихнула кота ногой.
– Садись за стол, – скомандовала она. – Привораживать пришла?
– Не знаю, – честно ответила я. – Может, и так. Плохо мне. Сердце болит. Подруга сказала – вы и «отсушку» можете, и приворот.
– Я и убить могу, – криво улыбнулась бабка.
Годы съели ее губы, и рот стал похожим на темную расщелину.
– Так вы мне… поможете?
– А то. Деньги вперед. И не думай, что если я слепая, то меня можно обманывать.
– И не собиралась. – Я передала ей заранее приготовленный конверт, в который бабка сунула нос, словно по запаху купюр можно было определить их «калибр».
– Значит, приворот, – видимо оставшись довольной, она небрежно сунула конверт в карман, – как и всем. Одна беда с вами, эгоистами, наслушаетесь сказок, а любить не умеете, только мучаете друг друга почем зря, а мне расхлебывать, и расплачиваться. Ты хоть знаешь, что за такие вещи платить придется?
– Так я же…
– Да не деньги я в виду имею, – брезгливо поморщилась Прасковья Петровна. – На всякий случай предупреждаю тебя, дуру, что на моем горбу в рай не въедешь. Я тебе оплачивать дорогу не собираюсь, сама заплатишь.
Поерзав на стуле, я покосилась на дверь. В тот момент мне показалось, что бабка – сумасшедшая. Мне было и не по себе, и немного страшно, и любопытно, что будет дальше. И кажется, впервые за эти месяцы сердце перестало саднить.
– Фотографию принесла? Вот тебе спирт, протри руку. – Она поставила на стол темную склянку и сунула мне в руки пакет с ватными дисками.
– А… Зачем руку?
Прасковья Петровна приблизила ко мне лицо. Мне было неприятно смотреть в ее страшные белые невидящие глаза, но я не посмела отвернуться – в старухе было что-то от дикого зверя, который кожей чувствует все, что происходит вокруг. И запах ее дыхания не был «человеческим», нутряным – я чувствовала пепел и горечь незнакомых трав.
– Тебе приворот нужен или что? У меня нет времени нянчиться с тобой. Если передумала – верну деньги и убирайся отсюда.
– Нет-нет!
Я выхватила из пакета диск, дрожащими руками откупорила бутылочку, торопливо протерла руку. Потом порылась в сумке, норовившей соскользнуть с колен, точно кот, которому приелась ласка. Накануне вечером я долго рассматривала фотографии Одного Мужчины, выбирая подходящую для ритуала, – хотя кто бы рассказал мне о критериях. Год назад мы провели выходные в Праге, это были счастливые солнечные дни, пропитанные и самой любовью, и детским нежеланием верить в формулу царя Соломона – о том, что «пройдет и это». И я сфотографировала его на мосту – он доверчиво смотрел в объектив, не подозревая, что спустя четыреста с чем-то дней эта направленная в мою сторону улыбка будет использована для того, чтобы ломать его волю и резать его крылья. Счастливый, красивый, волосы растрепаны.
– Вот.
Старуха провела по снимку желтым сухим пальцем. Этот момент – чужой палец на его отображенном лице – впоследствии вспоминался как точка невозврата и как самое страшное, что я пережила в тот день.
Я была почти спокойной, когда бабка завесила окна темными плотными шторами, когда зажгла длинную черную свечу, достала из кармана клубок ниток и нож с деревянной ручкой и коротким блеснувшим лезвием, когда она скомандовала:
– Руку! И больше ни слова, говорить буду только я.
С ледяным спокойствием, словно половину жизни она провела в операционной, Прасковья Петровна точным движением полоснула лезвием по моей руке. Надрез получился не настолько глубоким, чтобы впоследствии оставить мне на память шрам, однако достаточным, чтобы появилась кровь – сначала скупая капля, потом и тонкий ручеек.
Кровь капала на снимок, прямо на лицо Одного Мужчины, старуха же, запрокинув голову, бормотала что-то бессвязное на незнакомом певучем языке. Ее плечи тряслись, в горле клокотала слюна, а на сухих губах выступила белая пена. Затем она оттолкнула мою руку, схватила свечу и подожгла фотографию. Я видела, как скукоживается лицо, мост за ним, безмятежное пражское небо. Хотелось плакать.
В комнате стало душно, пахло воском, кровью, теплым деревом, кисловатым старческим потом. Старуха собрала воск, вмешала в него получившуюся горстку пепла и в два движения вылепила крошечного человечка. Потом в ход пошли красные нитки – толстые старухины пальцы двигались быстро, как у прядильщицы, – спустя, должно быть, минуту человечек был обмотан нитками, и черную восковую плоть скрыли красные одежды. Старухино тело содрогалось, она была похожа на одержимую. Закончилось все мгновенно, как тропический ливень. Вот она уже открыла глаза, встряхнула плечами и со спокойным: «На!» положила куклу мне в ладонь, и даже дыхание ее было глубоким и безмятежным.
Спустя минуту я начала сомневаться – не привиделось ли мне все это: ее бормотание, странные слова, взлетающие к потолку, конвульсии?
– Что это? Что мне с этим делать?
– Это он. Теперь твой, – криво усмехнулась старуха. – А что делать, тебе решать. Хранить, наверное. Но можешь и выбросить. Мне все равно. Твое время истекло, уходи.
Как в тумане я добралась до станции, дождалась электрички. У меня с собой была книга, но читать не хотелось. Я пребывала в странной прострации – смотрела на заснеженные ели за окном и чувствовала себя пустой, как высохшее озеро. Добравшись до дома, я не раздеваясь рухнула в кровать и проспала до полудня следующего дня.
Проснувшись, позвонила подруге – той самой, что рекомендовала обратиться к Прасковье Петровне. Новый день, начавшийся с будничной варки кофе в старенькой турке, увлажняющей маски для лица и тридцатиминутной йоги по видеоинструкции, стер тягостные впечатления дня минувшего. Во мне проснулся циник, и я начала жалеть, что потратила столько денег непонятно на что.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
