— Всегда мну консервные банки, — объяснила она. — Однажды котик засунул голову в такую вот банку и никак не мог вытащить. Он непременно бы погиб, если бы я не оказалась рядом.
Мерси вытерла руки.
— Пиво? Вино? Что?
— Пиво всегда хорошо.
— Бери сам. Оно в холодильнике. Я помню, ты не любишь стаканов. А потом выходи на веранду. Я на минутку, только открою вино.
Люк вытащил из холодильника две бутылки «Слимана» и пошел на веранду. «Слиман»… неужели она его пьет? Или…
Мерси откупорила бутылку довольно дешевого «Кьянти», нашла стакан, сигареты и две чистые пепельницы и все вместе поставила на маленький поднос.
Но прежде чем выйти к Люку, закрыла боковую дверь, открыла дверь с сеткой и зацепила ее за крючок для полотенец под фотографией улыбающегося Тома. Дорогой мой… Первое, что я вижу, когда возвращаюсь домой, и последнее — когда ухожу. Мерси поцеловала кончики пальцев и дотронулась до губ на фотографии. А потом заперла замок. Теперь кошки могли вбегать и выбегать через кошачью лазейку, однако непрошеный гость не сумел бы проникнуть в дом. Раньше Мерси не всегда запирала дверь, но приучила себя к этому после смерти Мэгги Миллер. А теперь еще…
Не надо думать об этом… Не надо…
Мерси вышла на веранду, сняла туфли, поставила поднос на стол и села в шезлонг.
— Длинный получился день, — она налила себе «Кьянти». — Тебе удобно?
— Конечно. Спасибо.
Люк сидел к ней в профиль и смотрел сквозь сетку на задний двор.
Мерси глотнула «Кьянти» и вздохнула.
— О милосерднейший бог вина, как бы тебя ни звали… — она подняла стакан к небесам.
— Бахус, — подсказал Люк.
— Ах да, Бахус. Где-то я это слышала. Наверное, в школе.
— Бог вина и пирушек.
— Просто вина — и на том спасибо. Для пирушек я, пожалуй, устала.
— И я тоже.
Мерси щелкнула зажигалкой. Люк уже курил.
— Тебя что-то тревожит, дружище?
— Да.
— Выкладывай.
— Беглец. Не показывался около трех недель. Ни слуху ни духу. А сегодня…
— Что?
— Когда я вернулся в половине седьмого с работы, обнаружил на автоответчике сообщение.
— От него?
— От Беглеца? Ни в коем случае. Он ни за что не станет пользоваться штучками вроде автоответчиков и мобильников. Он в них не верит. Это от кого-то, кто, как я понимаю, не знает номера моего сотового. Только домашний. Он есть в телефонном справочнике.
— Ну да… Конечно… И что же?
Несколько секунд Люк смотрел в пустоту, курил и пил пиво, затем подался вперед. Мерси наблюдала за ним. Из окон дома Саворских и из боковой двери струился свет. Агнешка, судя по всему, не выносила даже мысли о темноте. В их доме с закатом включались все лампы и не выключались до рассвета.
Лицо Люка было изможденным, старым, почти печальным. Зубы стиснуты. Волосы казались более седыми, чем были на самом деле.
Мерси ждала.
Незачем его торопить.
— Сообщение оставил кто-то незнакомый. Парень. Пожалуй, я представляю, кто он такой — торговец. Но если я его и встречал, то лишь мельком.
— Понятно.
— Ты ведь знаешь про Беглеца и про его пристрастие к наркотикам…
— Только то, что говорил мне ты.
— То бросит, то опять начнет. И каждый раз все дольше и тяжелее.
Мерси вспомнила о дочери, Мелани, вздохнула и проговорила:
— Да…
— Так вот, этот парень сказал: Я знаю, что ты брат Беглеца. Он сорвался с катушек. Может, тебе и все равно, но я его вчера видел. Конечно, не сказал где, только — если тебе интересно знать, он в городе. Тебе бы хорошо за ним присмотреть. Он в беде. Очень глубоко в дерьме. Извини, больше ничего сообщить не могу. Я запомнил каждое слово — прослушал то ли двенадцать, то ли пятнадцать раз.
— И что дальше?
— А ничего. Повесил трубку. Даже не назвался. Сказал: «глубоко в дерьме» — и всё.
Некоторое время Люк смотрел на бутылку и на сигарету в руке.
— Я боюсь, Мерси. Боюсь. — Он выглядел совершенно потрясенным. — То, что написали сегодня в газете… Что, если…
— Не говори так. Не надо. Даже не думай. Это не он.
— Ты не понимаешь. Ничего не понимаешь. Перед тем как исчезнуть, он целую неделю встречался с Ленор Арчер. Для Беглеца это рекорд. Обычно подружки у него и дня не держались, не говоря уж о неделе. Не умел давать им радость и сохранять в них эту радость. Как ни странно, он считал женщин своими врагами. Может, оттого что в начальной школе у него преподавали одни женщины. Он был упрямцем и не мог убедить их в том, что не дурак. Ведь в школе его считали тупоумным. Однако дураком он не был — просто боялся, что о нем плохо подумают, если он сделает что-нибудь не так, и отказывался отвечать. Маленький, грустный мальчуган — так говорил о нем отец. Коротышка, как я. Маленький и грустный. Мне он тоже запомнился грустным еще с того времени, когда я был совсем малышом, а он уже четырнадцати или пятнадцатилетним. Он всегда хотел заслужить одобрение людей, но не знал как. И, похоже, считал, что ему требовалось от людей разрешение на то, чтобы жить.
Мерси слушала и ничего не говорила.
На веранду вошел Рэгс, потерся о ногу Люка, уселся на пол и приступил к сложнейшему процессу умывания: мордочка, ушки, лапки, грудка — все пушистые места, которые отличали его персону от других котов. У каждой кошки все — и холка, и бакенбарды, и уши в своем роде уникальны, а все вместе создают образ именно этого животного. Давно наблюдая за кошками, Мерси пришла к выводу, что людям стоит у них поучиться, как себя преподносить. Кошка всегда грациозна, никогда не теряет достоинства. В кошке живет ощущение собственной личности, а человек либо успел его забыть, либо никогда не знал. Все, что у вас есть, — это вы сами. Вы сами — это то, что вам дано. Все, что вам дано, — это определенность вашей персоны.
Люк наконец откинулся назад, открыл вторую бутылку «Слимана» и глотнул пива.
— Почему тебе кажется, что ты знаешь этого человека — торговца или кто он там? — спросила Мерси.
— Голос. Надтреснутый, грубый, злой. Такие слышишь только в глухой тьме: Ща я тя уделаю, — голос полуночника.
— Интересно, — хмыкнула Мерси, — таких голосов никогда не бывает у женщин. Только у мужчин. Ни разу не слышала, чтобы женщина говорила подобным голосом, хотя женщина, если захочет, может нагнать на человека еще какой страх божий. Но ее голос не… как бы это сказать… не…
— Не убивает, — подсказал Люк. — Леденит душу, но убить не способен, — он грустно улыбнулся.
