– А когда у вас похолодает?
– А никогда.
– Введите неудобства перед будущей войной. Чтобы народ привык.
– Какие, – интересуются, – неудобства?
– Карточную хотя бы систему. Длительные перебои с продуктами питания.
– Да у нас бананы с апельсинами: рви – не хочу. Финики в рот падают безо всяких карточек, – какие тут перебои?
Вижу – не поддаются. Намекаю о врагах, с которыми столкуемся за их спинами. Угрожаю ненавязчиво.
Гляжу – обеспокоились.
– А если нападут на нас? Что тогда?
– Сражаться станете. До последнего человека.
– До последнего, – говорят, – это недолго. А дальше что?
– Протянем вам руку дружбы.
– И что в той руке?
– Не беспокойтесь. Останетесь довольны.
– Поточнее бы.
– Пришлем роту для охраны. А лучше – полк. С дивизией вам будет спокойно. Танковая армия не подведет. Баллистические ракеты не помешают.
– Но где взять на это деньги? Нам и взвод не прокормить.
– Попросите экономическую помощь.
– У кого?
– У нас.
– А чем будем расплачиваться?
– Другой экономической помощью.
Снова играю мускулами. Намекаю о санкциях. Вижу – колеблются:
– После войны станет нам лучше?
– Вряд ли. Раны придется зализывать.
– Зачем же тогда воевать? Чтобы хуже было?..
Посовещались, спрашивают:
– А если вдруг победим? Тогда что?
– Не дай вам Бог! Народ зашевелится. Вольностей потребует. Усиленного дополнительного питания. Каждому по шалашу.
Махнул на них рукой:
– Видно, нам за вас воевать. Флот подтягивать. Десанты выбрасывать. В который уж раз.
– Это, – говорят, – мысль. Вы к десантам привычные. Вам и ружье в руки.
Дикие люди…
5
Была пауза.
– Ну что ж, – разрешил неприглядный мужчина со смытым лицом. – Можешь быть народом. Только в меру.
– А мы проследим, – добавил Сиплый и пожал дипломату руку.
Руку пожал ему Сохлый.
– Он не народ, – огорчился Штрудель. – Нет, нет, и он тоже. Но кто же тогда? Кто?..
Ехали. Переживали. Глядели в окно.
– Следующая остановка: Мемориал воплощенных замыслов.
Трамвай скрежетал по рельсам, кренился на поворотах, подскакивал на стыках. С дальней скамейки доносилось отдельными вскриками:
– А также…
– А к тому же…
– Неоспоримо…
– Неопровержимо…
– Из вышесказанного…
– И нижеизложенного…
Это были Двурядкин и Трехрядкин с университетскими значками на пиджаках.
Научные работники.
Кандидатский минимум.
Сдавали минимум, получали максимум. Открытий они не делали, а занимались закрытием чужих открытий. Не успевали открыть, а они уже закрывали – мелкозубые и остроглазые, заносчивые и неуживчивые, налитые соками до беременной пузатости.
Девизом которых: "Нам и немедленно!"
Руководством к действию: "Никому и ни за что!"
Петух подсел поближе. Поближе подсел и Штрудель.
– Не народ ли вы, господа хорошие, который так усердно разыскиваем?
Ответили с готовностью:
– Народ. Лучшие его представители.
– Чем убедите?
– Доказательством от противного. Если мы не народ, то кто же?
У петуха зажегся глаз. Клюв заострился. Шпоры на ногах изготовились к бою. Гребешок набух черной кровью ярости.
– Замечательно! Просто великолепно!.. Вас-то нам не хватало.
Штрудель забеспокоился:
– Давай пересядем от них. Пересядем давай…
– Сидеть! – приказал петух и вопросил с умыслом: – Согласны ли вы, господа народ, с таким тезисом? Ничто не дано постигнуть, ибо чувства наши ограничены, разум слаб, жизнь коротка, и лучше воздержаться от всякого суждения.
– Простите, – возразил Двурядкин со свойственной ему неуемностью. – Но вы, кажется, петух, а петухам умозрения не свойственны.
– Петух, – согласился Штрудель. – И еще какой! Хоть сейчас на блюдо.
– Мой друг не ошибается, – подтвердил петух. – Однажды меня начинили каперсами с шампиньонами, подали под апельсиновым желе к столу Людовика Четырнадцатого, но я предусмотрительно исчез из-под светлейшей вилки, и бедняга Ватель, метрдотель короля, заколол себя шпагой от конфуза-огорчения.
Двурядкин с Трехрядкиным поежились на скамейке:
– С кем имеем честь?
Представился не без скромной гордости:
– Перед вами натурфилософ, хиромант и астролог, сподвижник духовных озарений доктора оккультных наук, имя которому – Филипп Теофраст Бомбаст фон Гугенгейм.
Двурядкин с Трехрядкиным хищно нацелились, сметливы, увилисты и настырны:
– Это мы опровергнем…
– Это немедленно…
– Ибо неоспоримо, что Филипп…
– Неопровержимо, что Бомбаст…
Петух переждал бурные излияния, затем продолжил:
– Не вникнуть ли нам, господа народ, в первопричины с первоосновами? В начало начал всего сущего?
– Вникали… – ответили.
– И отбросили за ненадобностью…
– Ползучий эмпиризм…
– Чувственный опыт, не более того…
– И всё же, господа народ, и всё же!.. Видна ли человеческая физиономия на диске луны? Встречаются ли планеты, сбежавшие с орбиты по собственной воле? Необходимы ли клизмы и кровопускания при заболевании чумой? Прочий увлекательный вздор, волновавший мыслителей прошлого.
Встал со скамейки неприглядный мужчина, вопросил с затаенной угрозой:
– Кто произнес это слово?
Пассажиры в едином порыве ткнули пальцем в виновников:
– Вот…
– Они-с…
– Произнесли слово – прошлое…
– Без достаточного к тому осуждения…
Мужчина подошел вплотную, сказал деловито:
– Повязочку. Позвольте повязочку на глаз.
– Зачем?
– Кто прошлое помянет. Без достаточного к тому осуждения. Таков у нас обычай: глаз вон.
Штрудель взволновался:
