— Слушайте, это просто безобразие… — возмущались Прекрасные Школьницы. — Такие мужчины пропадают. Надо наконец добиться, чтобы милиция вмешалась!
— Да подождите вы! — возражала Китаева. — Заявим и будем снова как дураки… Вдруг наш Дамиан просто рыщет, как обычно, по лесу? Ищет ищейка труп — и скоро вернется.
— Ну, например, мог споткнуться и скатиться в глубокий овраг, что окружает городище, и сломать при этом шею!
— Сказано же, его не будет некоторое время. Он ушел в археологическую разведку! — терпеливо объясняла Китаева.
— Работать! Я объясню, что надо делать. Не будем нарушать порядок. Командовать буду я, — почти радостно объявила она.
«Вера Максимовна выгораживает Корридова, — апатично думал Кленский, — Китаева предана ему, она его жалеет… Револьвер! Сыщик напрасно так боялся револьвера. Бедный Дамиан… Его убили иначе. Револьвер Корридову не понадобился. А потом Арсений просто сбежал… Надо что-то делать! Ведь это я привез Филонова сюда… Привез, получается, на его погибель…»
Глава 12
А на следующий день вдруг наступила, накатила эта странная жара.
Уже утром спозаранку — в семь часов — в палатке невозможно было дышать.
Кленский проснулся, задыхаясь в своем спальном мешке, в котором еще накануне ночью даже замерзал. И поторопился вылезти на травку.
Небо стало пронзительно синим. А в воздухе словно застыло какое-то напряжение. Возможно, от полного безветрия. Листья на молодой осинке рядом с палаткой даже не вздрагивали.
Владислав Сергеевич взял эмалированную кружку и пошел за водой, чтобы сварить кофе.
И вдруг, проходя мимо палатки с Прекрасными Школьницами, почувствовал себя странно… Сомнений не было: от палатки девушек явственно исходили флюиды сексуальности.
Возле палатки студентов Кленский споткнулся… Он наклонился. Из палатки высовывалась нога. Причем явно козлиная… Шерсть, копыто. Впрочем, нога тут же исчезла.
«Ну и шутки у молодежи…» — подумал журналист, поправляя очки.
А посреди рабочего дня студенты вдруг исчезли с раскопа… И вернулись лишь спустя часа два, нагруженные пакетами с соком.
Но оказался в пакетах не сок, а итальянское сухое вино, необъяснимым образом завезенное в деревню Корыстово, где все обычно пили только самогонку.
Студент Саша, самый некрасивый из всей студенческой троицы, со вздернутым носом и козлиными ушками, протянул Кленскому пластмассовый стаканчик.
— Воздадим почести Бахусу! — торжественно произнес он.
— Не пью! — строго отказался Кленский.
— Владислав Сергеевич, Бахус обидится! — ерничая, повторил свое предложение студент.
— И мы все обидимся! — жеманно захихикали Прекрасные Школьницы.
Принципиальность вообще выглядит глупо, а по пустякам и просто смешно. Принципиальность в данном конкретном случае и вовсе могла выставить Кленского идиотом.
Кленскому не хотелось быть ни смешным, ни тем более идиотом в глазах молодежи.
«Это всего лишь сухое вино… Почти сок! — подумал он. — Немного перебродивший сок… И пакеты такие же. И всего-то один стаканчик».
Владислав Сергеевич взял пластмассовый стаканчик из Сашиных рук и сделал глоток.
Вино из деревенского магазина было чудесным… Как будто и магазин был итальянским.
Стерлась грань между городом и деревней, между Европой и Мширским районом… И это было приятно.
Владислав Сергеевич отпил еще… И не отказался от следующего стаканчика.
Потом он отправился к себе в палатку и задремал. И сон был тяжелый, дурной, давящий, как будто кто-то накрыл журналиста подушкой.
Сквозь сон Владислав Сергеевич слышал топот, словно кто-то бегал и скакал неподалеку, вокруг его палатки. Можно сказать, топот копыт слышал… Слышал смех и даже хохот! И обонял при этом Владислав Сергеевич какой-то странный запах, нечеловеческий. Не то чтобы звериный, но явно запах животного…
Или все это ему снилось?
Когда Владислав Сергеевич наконец проснулся — верней сказать, очнулся от своего тяжкого сна — и вылез из палатки, взору его предстала довольно необычная картина. Зина, Валя и Наташа, обвитые венками и гирляндами из каких-то цветов, бегали по траве. Собственно, кроме венков, на девушках больше ничего и не было.
Владислав Сергеевич тряхнул головой, прогоняя остатки дурного сна. Но сон не прогонялся. А Зина, Валя и Наташа продолжали бегать и хохотать. Сон, по-видимому, продолжался.
И следовало признать: это продолжение отнюдь не казалось Кленскому неприятным. Назвать же этот сон дурным просто язык не поворачивался. Школьницы были и впрямь прекрасны.
«Однако… — тем не менее озадаченно пробормотал Кленский. — Разве можно школьницам столько пить?»
Из соседней палатки в ответ на его бормотание высунулась голова.
Это был студент Саша. Но в его лице сейчас почему-то уже было совсем мало человеческого… Тупой вздернутый нос, узкий лоб, острые мохнатые ушки, козлиная бородка, расположение глаз — все это напомнило Владиславу Сергеевичу некое популярное в народе животное…
Голова между тем снова исчезла.
— Нет, нельзя школьницам столько пить! И студентам нельзя… Никому нельзя столько пить… Но сколько? Сколько же можно пить школьницам и студентам? На этот вопрос, увы, наука не дает четкого и ясного ответа… — пробормотал опять Владислав Сергеевич.
В ответ голова высунулась снова. И вдруг вполне внятно сказала Кленскому:
— Бэ-э…
— Что значит это ваше «бэ-э»? — изумился Кленский.
— Бэ-э… — повторила голова.
— И потом… почему вы так выглядите? Право, Саша… Просто морда какая-то, а не физиономия. Тупой вздернутый нос, острые мохнатые ушки, козлиная бородка…
— Бэ-э… — упрямо повторила морда.
«Как же я напился!» — с искренним огорчением подумал Кленский.
Увы, давняя слабость, с которой Владислав Сергеевич полжизни с переменным успехом боролся, то побеждая, то сдаваясь, опять дала о себе знать.
Бахус мог быть доволен…
Корридов тоже: Кленского уже не волновало отсутствие Филонова.
Вообще, после исчезновения тела Нейланда это было уже привычно: все могло исчезнуть.
Зыбкость действительности наблюдалась необыкновенная.
