В лучшем положении находился только Былицкий. Он намеревался вскорости жениться на буфетчице из Театра Пушкина, продать свою комнату в коммуналке и выплатить долг Ревенко. В сентябре он собирался поступать на Высшие режиссерские курсы и, завязав с актерством, навсегда распрощаться с «Атлантидой».
— А все-таки я не понимаю, почему это случилось. Хоть режьте меня! — тряхнула кудрями Богачева.
— Сплюнь, дура! — оборвал ее Былицкий. — У нас теперь зарезать — как не фиг делать.
— Ой… — осеклась Богачева, — я как-то не подумала…
— Это потому, что тебе нечем, — вставил словцо Вихрович.
Подвалил Мокеенко и брякнул полные кружки на стол, расплескав белоснежную пену.
— Я тут чего подумал-то, мужики, — Мокеенко тяжело опустился на дубовую скамью. — Три дня назад у Ольги с Лизкой девятины были. Помянуть надо.
— Так ведь поминали уже… — заикнулась было Богачева.
— Еще надо.
Мокеенко потянулся к подоконнику и вытащил из-за шторы мокрую бутылку «Гжелки». Он отвинтил пробку и добавил водки в кружки. Выпили молча. Все слова были уже сказаны на похоронах и поминках.
— А ведь она права, — через какое-то время заговорил Вихрович. — Я вот тоже не понимаю, кому понадобилось девчонок убивать. И, главное, за что? Ну кому они нужны-то?
— А может, это их Ревенко того… — предположил Былицкий.
— Ты что, дурак? Они же ей золотые яйца несли. Какой смысл? — возразил Вихрович.
— А может, из ревности, — гнул свое Былицкий. — У них же роман был с Вороновым.
— Брехня, — отрезал Мокеенко и закурил вонючую «беломорину».
Богачева скривилась и замахала на него руками:
— Да не было у него никаких романов. С Лизкой переспал пару раз по пьяни, и то сто лет назад. А Николаева вообще не в его вкусе. Сама, поди, и распускала эти слухи. Она-то к нему липла будь здоров. Вранье все это. Кирилл не такой.
— Такой, не такой! Тебе-то откуда знать? — напирал Былицкий. — Вот ты к нему липнешь, это факт. Да только он от тебя рожу воротит.
— А между прочим… а между прочим, — захлопала глазами Богачева, но крыть ей было нечем. — Ну, воротит… Но только про романы все вранье.
— Ничего не вранье. Я сам видел, как однажды Лизка ему по роже съездила! — Былицкий стоял на своем.
— Хорошенький роман! — криво ухмыльнулся Вихрович.
— Во-первых, он ее у «Мосфильма» ждал.
— Может, не ее? — спросила Богачева.
— Ее. Она к нему в машину села, он ей что-то сказал, Лизка и врезала ему.
— Ну, тогда роман, — согласился Вихрович.
Богачева слушала, открыв рот. Она отставила кружку с пивом и поглощала горстями соленые орешки, стараясь не пропустить ни слова.
— А с Ольгой они взасос целовались. Причем совсем недавно. Где-то в июне, кажется, — продолжал Былицкий. — Я случайно их застукал в киноцентре, в баре. Даже не стеснялись, обжимались в открытую.
— Врешь, — не поверила Богачева.
— Умеешь ты оказаться в нужное время в нужном месте. Трепло. — Мокеенко явно не нравилось, в каком русле потекла беседа.
Он грохнул кружкой об стол, наклонился к Былицкому и сквозь зубы процедил:
— Ты, свидетель хренов! Если это правда, иди к следователю и все расскажи. Или нечего языком мести. Девки погибли, а ты их память паскудишь.
Былицкий побледнел:
— Но я же правду говорю.
— Повторяю для тупых — тогда иди к следователю.
— Ты думаешь, это он?.. — испуганно спросил Былицкий.
Стало тихо. Богачева замерла с набитым ртом, мужики молча курили.
— Ребята, — вдруг подал голос ошарашенный Вихрович, — а где сам-то Воронов? Кто-нибудь знает? Он нашелся?
— А разве нет? Конечно, нашелся, — сказал Былицкий и посмотрел на Мокеенко.
Тот вперился в него налившимися от злости глазами.
— Похоже, меня сейчас будут бить. Но, ей-богу, я не вру!
Былицкий на всякий случай отодвинулся подальше и спрятался за Богачеву.
— Нет, ну правда! Я его вчера видел. Ну, что, я виноват, что ли? Прямо смешно даже, ей-богу!
— Бога вспомнил, да? Сплетничаешь, хуже бабы, — Мокеенко послал в окно длинный плевок.
— Да ладно тебе бычиться-то, отцепись, пусть рассказывает, — вступился за друга Вихрович, оттерев Мокеенко плечом.
— А чего рассказывать-то? Пошел я вчера на «Калину» на почтамт, перевод отцу отправить. Ну и нос к носу с ним — я вхожу, а он выходит. Правда, замызганный какой-то, башка сальная, морда небритая. И все.
— Это не он, — сделал вывод Мокеенко. — Воронов — хлыщ умытый, обознался ты.
— Да говорю же, он. Увидел меня, его аж перекосило. И сразу ноги сделал.
— А с чего ему бежать? — спросил Вихрович.
— Во-во. То-то и оно. Если уверен, что именно его видел, дуй завтра к следователю.
Мокеенко полез в задний карман и достал смятые купюры. Былицкий добавил. Мокеенко пересчитал деньги и выразительно взглянул на Вихровича:
— Не хватает.
— Ах да, я сейчас… — Вихрович засуетился, полез в сумку, запутался в «молниях», наконец извлек изящное кожаное портмоне.
— Давай сюда, — заграбастал кошелек Мокеенко.
Он достал оттуда сторублевку, засунул взамен три десятки, взял кружки и пошел к бармену.
— Ну, вы, братцы мои, надымили! Аж глаза слезятся! Пойду-ка я пописаю да на улицу выйду, продышусь пару минут. — Богачева одернула юбку и направилась к выходу.
— Я с тобой! — увязался Вихрович, и парочка скрылась за бамбуковым занавесом.
— He-а… Не пойду я ни к какому следователю, — упрямо талдычил Былицкий.
Он уже выпил свое пиво и пристроился к кружке Богачевой.
Ее все не было. Вихрович давно вернулся из сортира и перешел на водку. Он порядком окосел и в разговоре не участвовал. Его пересадили к окну. Он положил хмельную головушку на подоконник и пытался поймать ртом капли дождя.
— Ну сам подумай, на хрен мне в это лезть? Не-а, не пойду.
— Да что же ты за козел такой? — Мокеенко стучал по его лбу согнутым пальцем. — Тебе Лизку разве не жалко?
— Лизку?.. Лизку жалко. Я ее любил. Она как раз перед смертью мне штуку одолжила.
— Баксов?
— Да нет, каких баксов. Рублей. Но к следователю не пойду.
— Нет, ты все-таки козел. Ты ж ей должен остался! Не вернешь долг — она тебя за собой утянет.
— Да пошел ты! Как я ей верну-то? Охренел? Вот комнату продам, бабки появятся, я матери ее передам. А к следователю не пойду.
