— Фиона знает ли, кто ее отец? — мой голос звучал как чужой. Он и не мог звучать по-другому, после того что на меня свалилось. В воображении я рисовала себе Ахима в обнимку с Додо, оба они голые. Делают ребенка. — А она знает?
— Наша очаровательная Клер? — уточнила Додо. — Конечно, знает. С самого начала знала. Что касается Фионы, то она безумно любит своего папочку. И он отвечает ей взаимностью.
Это уж слишком. Воздух с трудом проходит в горло, больно глотать.
— Но он остался со мной и моими детьми! — прохрипела я. — Он знает, кому он принадлежит.
— Он бросил бы тебя с радостной песней, — сказала она. — В особенности после того, как его родители переселились в лучший мир. Зачем ты ему теперь? Совести, скажу тебе по секрету, у него нет. Он уже присмотрел себе квартиру в Кельне. С видом на Рейн, не квартира, а конфетка, можешь мне поверить. Стоит мне поманить его пальцем…
Она поднесла руку к моему лицу и сделала бесстыдный жест. Во мне поднялась какая-то огненная буря, красная, как платье Додо на выпускном балу, поднялась из желудка и выплеснулась наружу, перехватывая дыхание, едва не разрывая грудь и пылая в висках. Лицо загорелось, будто я окунула его в пламя. Сейчас я поднимусь и наброшусь на нее. Из нас троих я всегда была самой сильной.
Клер
Они набросились друг на друга прямо возле моей кровати, Эрик и Кристина, вот потеха. Даже не вышли из комнаты, обнимаются прямо у меня на глазах! Наверное, хотят показать мне, как это делается, чтобы я знала и потом не боялась любить. Я обязательно должна рассказать об этом Додо и Норе, когда увижу их в следующий раз. И хотя я очень устала, ни в коем случае не должна закрывать глаза, а то страшные видения опять вернутся.
Додо
Она сжала мое горло, навалилась на меня, как куль с мукой, прижала меня к полу. Она совсем спятила! Это не шутка, она хочет убить меня. Отпусти, Нора! Воздуха не хватает… Забирай его, он мне не нужен, только отпусти!
Нора
Я отдавала ей свое яблоко, она брала его, говорила «спасибо» и ела вместе с семечками и черенком. И еще хихикала, что черенок первый сорт, большой и крепкий. С тех пор я тоже стала грызть черенки. Один раз Ма поймала меня за этим занятием и сказала, что так нельзя, во-первых, это некультурно, а во-вторых, можно подавиться. До чего противная шея, как у курицы, я чувствую, как под пальцами напряглись жилы, а глаза, кажется, сейчас выскочат из орбит, как расширились зрачки — и тут же сузились до двух крохотных точек, хватит, Додо, прекрати дергаться, ты же моя подруга, успокойся, тихо!
Клер
Стоит только на секунду поддаться этой безмерной усталости и закрыть глаза — и на меня снова наваливается ад, в уши так и лезут кошмарные стоны, они все громче и громче, невыносимо, у меня сейчас перепонки лопнут, выпустите меня отсюда, выпустите в настоящую жизнь…
Додо
Перед глазами — лиловый туман, а в нем — ее искаженная злобой харя, которая почему-то начинает распадаться на кусочки: отдельно — горящие глаза, отдельно — дергающиеся ямочки на щеках, а теперь ничего, все синее, темно-синее, и белые звезды на синем, и какой-то великан поднимается надо всем, а потом все пропадает, больше нет ничего, одна чернота, как хорошо.
Нора
Откуда такой грохот? От этого грома можно оглохнуть. Неужели это землетрясение? Или атомный взрыв? Мириам, Даниель, Ахим — где вы?
Мои руки на шее Додо, сжимают ее горло. Ее лицо — ярко-красного цвета, как шток-роза. Ее глаза… Время остановилось.
Клер
Оказывается, убежать от него легче легкого. Ты просчитался, Нис Пук. Если бы я раньше знала…
Додо
Почему я лежу на полу? И почему так чудовищно болит горло? Слишком много курила, вот почему. Что это за шум? А, это хрипят мои собственные легкие. Кажется, я хлопнулась в обморок. А что это Нора делает там, возле окна? Смотрит во двор? Но почему у нее на лице такой ужас, а рукой она прикрывает рот? И где Клер? У нее больше не течет кровь из носа? Черт, это же я ей врезала. Потому что она сбила насмерть мою Ма, ханжа паршивая. Но как же больно, сил нет терпеть, ощущение такое, будто кости под кожей болтаются туда-сюда, а говорить я совсем не могу, и шее больно, так больно…
Она меня услышала и смотрит на меня, ну и видок у нее, чистая утопленница, краше в гроб кладут, а на руке сверкает обручальное кольцо, и форточка хлопает на ветру, и в раме осколки стекла.
— Додо, — говорит она одними губами. — Клер…
Нора
Я помогла ей подняться и подвела к окну. Мы вместе выглянули туда, во двор, в темноте которого светится что-то белое. Пальто Клер. Меня затрясло, и я прижалась к Додо. Она обняла меня за плечи, я чувствую тепло ее тела и так благодарна ей за это. Значит, я еще здесь. Я еще жива.
Клер
…………………………….
…………………………….
Додо
Там, внизу, уже зажгли свет, наверное кто-то услышал шум удара, и вот уже собралась толпа монашенок в странных одеяниях, некоторые завернуты в одеяла, а две встали возле нее на колени, одна приложила ухо к груди Клер, а другая щупает ее лицо. Да что они делают, Клер терпеть не может, когда ее трогают, к ней нельзя приближаться, вы-идиотки-оставьте-ее-в-покое-черт-бы-вас-побрал — кричу я, но из моей глотки не вырывается ни звука, и Нора дрожит в моих руках, а одна из Христовых невест поднимает голову и смотрит на нас и осеняет себя крестным знамением. В этот миг мне приходит в голову мысль, от которой мне становится ужасающе стыдно и бесконечно легко: она оставила завещание. Я спасена.
День шестой
Нора
Каким веселым и радостным я воображала себе наше путешествие. И таким же возвращение. Я представляла себе, как мы втроем сидим в поезде, утомленные и счастливые после четырех напряженных, восхитительно проведенных дней и слишком коротких ночей, мы немного грустим, конечно, потому, что скоро нам предстоит расстаться. Вполне возможно, что сам собой возник бы разговор о будущей поездке, в новом, 2000-м году — уже только поэтому она должна стать совершенно особенной, — и мы бы строили планы, и, чтобы не огорчать их, я бы тоже приняла участие в обсуждении, хотя отлично знаю, что больше никуда не поеду.
Сейчас мы с Додо сидим друг напротив друга. Клер тоже едет с нами — в урне, о которой должна позаботиться Додо. На месте Клер у окна лежит наш ручной багаж. Прекрасной сумки Клер здесь нет, ее забрали полицейские. Понятно, там хранились все ее бумаги. И прежде всего — завещание, написанное от руки и датированное июлем 1998 года. Эта дата никому ни о чем не говорит, и никто никогда не узнает, почему именно тогда, год с лишним назад, ей пришло в голову привести в порядок свои дела.
Она просит ее кремировать, черным по белому написано в завещании. А ее прах отвезти в Тондерн, в Данию, и развеять по ветру в окрестностях городка.
