А был ли мальчик? Тот первый, из-за которого я чуть не погибла? Или этот последний, из-за которого я погибаю сейчас? Какая связь? Какие выводы, уроки, перспективы?
Наступит утро, и я открою окно, чтобы полюбоваться рассветом. А там, на другом конце Москвы, или Чикаго, или деревни Гадюкино, тоже будет открываться окно, и он вместе со мной будет видеть одно и то же солнце.
Видишь! Один город, одна страна, одна деревня, одна планета, Вселенная одна… Только протяни руку, только набери номер, только посмотри на солнце и вспомни обо мне. Коснись кончиками пальцев своего лица, проведи языком по губам, зажмурь глаза крепко-крепко… Здравствуй, это я!
Я теряю тебя, Никита.
Что делать? Переступить через себя, сгруппироваться, собраться в кулак, набрать единственный и незабываемый номер, поговорить о пустяках, притвориться равнодушной и с ужасом понять, что уже не прикидываешься, что уже на самом деле ничего не чувствуешь, и заплакать с облегчением оттого, что все уже позади и больше ничего не светит, не греет и не горит. А был ли мальчик?
Все это будет, но не сейчас. Я это знаю. А сейчас надо встать и пойти чистить картошку, чтобы наварить борща. Потом, чтобы отвлечь мысли от постоянного пережевывания дат, имен и событий, надо найти много мелких, примитивных и необременительных занятий, как то: нажраться борща с отвращеньем и жадностью, устыдиться, поблевать, посмотреть телевизор, погулять по магазинам, убрать за котом дерьмо, поматериться, стрельнуть у соседки сигаретку, затянуться, закашляться по-пионерски, посмотреть телевизор, дать коту поесть, постирать и развесить праздничную гирлянду разноцветных лифчиков, почитать газету, освоить технику мастурбации, починить пылесос, нацеловаться с котом, нажарить картошки, нажраться, поблевать, поесть свежего снега с подоконника, понять, что это не снег, а тополиный пух, разочароваться, заплакать, разбить телевизор, включить радио и наконец услышать: «С добрым утром, любимая!»
34
— С добрым утром, любимая! — заорал мой автоответчик. — Возьми трубку, если ты дома! Я знаю, ты дома, я чувствую!
Я вздрогнула и оглянулась по сторонам. Вчера мы с Юлькой так напились, что я не успела отключить автоответчик. Интересно, который час?
— Интересно, который час? — произнесла я в слух и взяла телефонную трубку. — Сколько времени, ты мне можешь сказать?
— Пять часов, шестнадцать минут, — четко, как диктор радио, ответил Никита. — Лишь только свет, и я у ваших ног.
— И что мне прикажешь делать? От радости плясать?
— Ты что такая хмурая? Я тебя разбудил?
— Нет, не разбудил, — ответила я, — пять часов утра мое любимое время суток, особенно для просыпания. И особенно тогда, когда я накануне уснула в четыре.
— Маш, а давай уже я зайду? — виновато попросил Никита.
— А ты где? — спросила я.
— Здесь, под окном.
— Ко мне нельзя, я не одна, — твердо и решительно заявила я.
Повисло долгое и продолжительное молчание.
— Слушай, может, ты выйдешь? — прервал его Никита.
— Зачем?
— Надо.
— Кому?
— Мне и тебе.
— Никита, мне уже ничего не надо, — тихо и устало сказала я, — у меня все есть.
— Тогда я поднимусь. — И Никита повесил трубку.
Я, почувствовав в его голосе скрытую угрозу, быстро накинула халат, выскочила на лестничную площадку и тут же столкнулась с Никитой, выходившим из лифта.
Мы стояли друг перед другом одинаково растерянные и напряженные. Я смотрела на его лицо, медленно и постепенно привыкая к новым, неизвестным мне приметам, которые не то чтобы изменили его, а как-то неожиданно утомили и состарили. Прошло всего несколько дней, как мы не виделись, а мне казалось, что мы провели в разлуке друг с другом вечность, съев при этом по отдельности, совершенно автономно и самостоятельно по пуду серой крупнозернистой соли.
— Привет, — осторожно сказал Никита.
— Привет, — ответила я.
— Как ты живешь, Маша?
— Я живу хорошо, Никита.
Вновь повисла пауза. Никита достал из кармана тонкой джинсовой рубашки сигареты и закурил.
— Будешь? — предложил мне он.
— Давай, — согласилась я.
— Кто у тебя? — поднося к моей сигарете спичку, спросил Никита.
Вот тут бы и поиграть, вот тут бы и покуражиться, воспользовавшись моментом. Но Маня есть Маня, понятно без слов.
— Юлька. — Я глубоко, с наслаждением затянулась.
Никита шумно, облегченно выдохнул и улыбнулся.
— Разве можно так шутить? Я думал у тебя мужик.
— И что? Если бы даже мужик, что такого? Тебе можно, а мне нельзя?
— Что ты имеешь в виду?
— Хватит притворяться, я все знаю.
— Что ты знаешь? — удивился Никита.
Я набрала в рот побольше воздуха и ляпнула, не подумав:
— Я видела тебя с ней.
— С кем?
— С женщиной.
— Когда?
— Пару дней назад. Вы вместе заходили в твою мастерскую.
— Ты что, шпионишь за мной?
Я развернулась и с размаху, изо всей силы ударила его по лицу. Никита отлетел к стене и схватился за щеку.
— Ты что? Вообще уже?
— Пошел ты… сволочь, — процедила я, подняв лицо к потолку, чтобы слезы не смогли выкатиться из глаз.
Никита схватил меня за плечи и стал трясти, словно грушу.
— Что же ты делаешь, а? Ты понимаешь, что ты делаешь? Я же убью тебя сейчас! Я убью тебя, лодочник, твоими же собственными веслами!
— Пошел ты, пошел ты, пошел… — повторяла я в бессильной злобе, болтаясь в его руках как в проруби.
Никита оттолкнул меня и бросился вниз по лестнице. Я постояла с минуту, размазывая по лицу слезы, и ринулась за ним.
— Никита, подожди! — орала я на весь подъезд, сбегая по ступенькам.
На мне были скользкие домашние шлепанцы, которые мешали движению вперед, и я, не раздумывая долго, их сбросила.
Спускаться нужно было долго — пятнадцатый этаж. Хоть и не высший пилотаж, но времени на преодоление трехсот с чем-то ступенек уходит много. Где-то между вторым и третьим этажом Никита неожиданно остановился, и я с разбегу угодила прямо в его объятья.
Мы стояли, неловко прислонившись друг к другу, и тяжело дышали.
— Где твои тапки? — спросил Никита.
— Потеряла.
— Встань мне на ноги, — предложил он.
Я послушалась.
— Удобно?
