Петр гасит свет и возвращается к Басе.
— Во всех нас есть что-то от бабочек, не правда ли? Мы все что-то ищем, что-то светлое и настоящее… как и она… Петрусь, забери из квартиры Бубы цветы и проверь, все ли там в порядке? Она вся на нервах, может, газ забыла выключить или еще что…
* * *
Может, нам не суждено больше встретиться, надеюсь, ты простишь меня.
Если я приняла тебя у себя, ничего плохого не случится. Иными словами, что бы ни случилось, все будет к лучшему и для тебя, и для меня. Благодаря тебе я не боюсь ничего.
Буба засыпает.
* * *
Петр закрывает за собой зеленую дверь. Он все проверил, воду перекрыл, горшки с цветами унес к себе. Надо будет время от времени здесь проветривать. Опять кто-то выкрутил лампочку в коридоре. Оставь он дверь открытой, посветлее было бы.
Тихо, на ощупь, он закрывает дверь, совсем как Буба, незаметно, чтобы не провоцировать соседку. Ему так не хочется бежать поутру за зеленью или маслом… И разговаривать ему не хочется.
Вчера вечером ему показалось, что в окнах Бубы свет… Померещилось, конечно, отблески, двойные отражения… Стоит выглянуть из кухни, и видно Бубины окна. Два горшочка жалкого плюща. Кажется, цветы у больных не очень-то растут. Они с Басей позаботятся о них, Буба вернется и обрадуется.
Он роняет ключи. Черт! Осторожно ставит на пол горшки, и все же соседкина дверь приоткрывается. На пороге показывается Розовое Трико. Ну вылитое привидение, неужто она на электричестве экономит? Бывает же.
Все, попался. Бубе — той всегда удавалось проскользнуть.
— Пан Петрусь, это вы?
— Добрый вечер, уважаемая, — вежливо отвечает Петр, и голова соседки поворачивается в его сторону.
— А что это вы там делаете? Петр нагибается за горшками:
— Переношу цветы.
— Цветы? Что за цветы? Чем это вы так грохочете, пан Петр? Девушки, что гонялась по чердаку за котом, там уже нет. Наверное, умерла, как и ее тетка.
Волосы у Петра на голове становятся дыбом.
Да что она такое несет?
— Вы там за котом ухаживаете?
— Нет.
Петр не представляет, как продолжать разговор. Как следует разговаривать с сумасшедшими?
— Кота-то я иногда вроде слышу, а ее — очень редко.
Петр спотыкается о половик — черт побери, что за тьма кромешная! Собственно, он мог бы сам ввернуть лампочку, не дожидаясь прихода электрика.
— Что вы там делаете? Не ударились?
— Света нет, кто-то вывернул лампочку, и я споткнулся.
Розовое Трико отступает и только сейчас зажигает свет у себя. В полосе яркого света Петр замечает, что женщина на ощупь проводит рукой по стене. Перед глазами у него встают все покупки, которые он передавал в протянутые руки, глаза всегда за темными стеклами очков, расчеты за покупки со всегда молчаливой, несимпатичной, чуть ли не немой дочерью Розового Трико раз в месяц.
Розовое Трико — слепая.
* * *
У Бубы светлый платок на голове. Она всегда ненавидела парики — в них так жарко, — все четыре штуки отдала Розе. На память. Никогда в жизни она больше не наденет парик. Это точно.
Ксендз Енджей встревоженно озирается: собрались все, кроме Кшиштофа, а ведь уже объявили начало регистрации пассажиров.
Неужели именно эта девушка шептала ему: «Не говори, только никому не говори»? Заранее бы узнать, а то он опять что-нибудь перепутает.
У Себастьяна через плечо переброшена скромная сумка — Бубина ручная кладь. И это — все ее достояние? Один чемодан в багаже и эта сумка?
Петр сжимает Бубу в объятиях и легонько приподнимает над полом.
— Спасибо тебе, — шепчет он ей на ухо, — спасибо, что ты была рядом, что в любое время дня и ночи можно было постучать в твою зеленую дверь. Мы будем заглядывать в твою квартиру, не беспокойся!
Прозвучало глупо, но ничего умного не приходит ему в голову.
Как будто Бубе не о чем больше заботиться, кроме как о квартире!
«Вот идиот», — думает Петр и еще раз крепко обнимает Бубу.
— Пассажиры, вылетающие в Нью-Йорк, приглашаются на паспортный контроль.
Пора.
— Помни, повесь еще один хрустальный шарик после родов, шарики — это радуги, а радуга… — шепчет Буба, уткнувшись Розе в живот.
— Радуга — символ единения с Богом, а вовсе не глупый предрассудок, — поясняет ксендз Енджей. — Ну, попрощались. Иди, пора! — Ксендз беспрестанно озирается, словно потерял кого-то, поглядывает в направлении дверей.
— Буба, спасибо тебе, спасибо. Сама знаешь за что. — Себастьян на ухо благодарит ее за ребенка, кто знает, что могло бы случиться?!
— Кшисек даже не пришел попрощаться! — Юлия произносит слова шепотом, но Буба расслышала.
— И очень хорошо. Еще остается Роман. И Юлия.
Последние объятия.
Енджей все больше нервничает.
— Где же сопровождающий Бубы? — шепчет Петр.
Ведь она не может лететь одна, ей нужен опекун, обещали ведь, неужели… Ксендз Енджей машет рукой. Что случилось?
Еще раз прижаться головой в платке к плечу очередного провожающего, постараться не расплакаться. Все будет хорошо, иначе и быть не может, в этот раз произойдет чудо, они встретятся снова через какое-то время. Буба обязательно вернется, и прощаться надо так, будто она едет на каникулы или в отпуск… ненадолго. И Буба уходит.
Она еще раз оборачивается и машет рукой, через мгновение она пропадет из виду.
Заканчивается регистрация билетов и оформление багажа пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк рейсом номер…
И тут в зал аэропорта врывается Кшиштоф.
Весь в поту, он тащит за собой тяжеленный чемодан.
Зачем ему чемодан?
— Агнешка! — кричит Кшиштоф.
Буба оборачивается и замирает.
— Агнешка! — Кшиштоф расталкивает друзей, не привыкший к такому обращению чемодан на колесиках падает на бок и скользит по полу.
— Благодарю Тебя, Господи. Я уж начал думать, ты опоздаешь. Быстрее, багаж!
Ксендз Енджей размахивает в воздухе уже обеими руками, будто болельщик, поддерживающий бегуна. Кто-то из персонала аэропорта подбегает к Кшиштофу:
— Оформление багажа закончено, проследуйте, пожалуйста, за мной!
Енджей не отстает от Кшиштофа и сотрудника в мундире:
— Благодарение Богу, я уж подумал, что-то случилось!
Они ничего не понимают. Кшиштоф летит? С кем? Куда? И кто такая Агнешка?
Буба словно вросла в землю — там, вдали, — стоит и смотрит на Кшиштофа, на то, как тот лихорадочно пихает чемодан на ленту багажного конвейера, ждет, чтобы поставили печать, осмотрели, проверили.
