На экране перед кабиной пилота нам показывали утренние новости, и я смотрел, как иракская противовоздушная оборона атаковала американские и британские самолеты, которые патрулировали зоны, запрещенные для полетов. Я скрестил пальцы, чтобы ситуация не обострилась и мне не пришлось играть последний матч в противогазе (ведь в нем неудобно принимать низкие мячи). Репортаж из самого Израиля делал акцент на трудностях переговоров о мире с Палестиной. Казалось, экстремисты оказывают дурное влияние на большинство, которое просто хотело жить в мире с соседями. С каждой стороны ситуацию, похоже, контролировали фанатики. Не так давно фанатичным евреем, который выступал против мира с палестинцами, был убит Ицхак Рабин, и что произошло? На следующих всеобщих выборах правительство свернуло вправо, к Беньямину Нетаньяху, который вырвал победу на волне антипалестинской истерии, и в результате мирный процесс оказался под угрозой. Это трагедия, но фанатик-убийца добился своей цели.
Я всегда считал огромным упущением, что обычный человек не может испытать ту же страсть, какую испытывает фанатик, но факт остается фактом. Организованные марши, сопровождаемые лозунгами «Мы будем вести переговоры, пока не найдем компромисс!» или «Давайте постараемся смотреть с двух точек зрения!», вряд ли заставят сердце биться быстрее и разгонят кровь по венам. Во всех заголовках скорее упомянут террориста-смертника, чем какого-нибудь парня, вручающего договор о перемирии. Голодный забастовщик всегда предпочтительнее для СМИ, чем парень, который отказался на месяц от сыра. Проблема в том, что руки простого человека связаны рационализмом. Вот и получается, что большинство, выступающее за мир, вытесняется фундаменталистами, фанатиками и экстремистами. А как насчет бедного парня в центральном кресле?
Такого, как я. Без подлокотников. Мне даже не было видно подлокотника слева, его полностью скрыл собой дородный джентльмен у окна. Женщина справа в одностороннем порядке захватила оба подлокотника, не считаясь с моими правами. Я хотел позвать стюардессу, чтобы та выступила арбитром ООН, но увидел, что для содержательного урегулирования ей сначала требуется собрать все подносы с едой. А их было много. Сидя без подлокотников, я утешал себя мыслью, что это не последний в моей жизни полет, а пока поднос на откидном столике – лично мой, и никто у меня его не заберет.
Три с половиной часа спустя мы приземлились в Израиле. На подлокотнике Среднего Востока, борьба за который велась безжалостно и фанатично.
До этого уже я бывал в Израиле, почти двадцать лет назад, когда работал волонтером в кибуце. Мною двигало не столько стремление открыть для себя новый идеалистический образ жизни, сколько желание постараться заарканить как можно больше девчонок за один месяц. Кто-нибудь скажет, что это мелочно, но я был молод и мне требовались тренировки по плаванию до того, как отважиться выйти в глубокие воды. Как раз в тот период я отрабатывал плавание брассом.
И именно в кибуце я понял, что как деревенский труд, так и ранний подъем – не для меня. Мне досталась ужасная работа в курятнике, которую выполняли всего несколько раз в год и которая заключалась в том, чтобы собирать цыплят, достигших нужного возраста и размера и подлежащих отправке на переработку. Местная мудрость гласила что делать это лучше всего в 4 утра, когда куры крепко спят. Нужно отметить, что в это время суток те, кто отвечал за перехват несушек, тоже пребывали в полудреме. В моем случае, я еще не успел протрезветь, поскольку отгулял накануне свой двадцатилетний юбилей, который сопровождался своего рода алкогольным безумием.
Кибуцник привел нас в огромный амбар, двери которого были открыты, и взгляду предстало море спящих кур. Ходить среди них, не наступив на кого-нибудь, было невозможно, поэтому нас учили скользить ногами по полу, будто катаешься на коньках. «Куриный слалом». Все вокруг меня – кибуцник и другие волонтеры – руками жадно собирали кур и относили их в ожидавший снаружи грузовик. У них все выходило ладно, потому что они явно не столкнулись с упрямой «матерью всех кур», которую пытался схватить я. Я достаточно незаметно к ней подкрался, но, едва я собрался схватить ее за ногу, она повернулась, клюнула меня в запястье, закудахтала и захлопала крыльями, в общем, совершенно не собиралась вести себя пристойно. Я бросил ее назад.
– Ладно, хочешь все усложнить? – пробормотал я.
Я сделал еще несколько попыток схватить эту курицу, пока остальные волонтеры грузили пятую или шестую партию. Я сделал последнюю решительную попытку и набросился на курицу, накрыв ее собой, и каким-то образом оказался с ней по пути к грузовику. Я гордо вручил ее хмурому кибуцнику, который грузил клетки. Он затряс головой. Я протянул птицу ему еще раз. Он снова затряс головой.
– Шеш! – закричал он.
– И тебя туда же, парень, – бунтарски произнес я.
Волонтер рядом со мной объяснил, что «шеш» значит «шесть». Что? Он хотел шесть кур? За один заход?
– Я не могу принести шесть, – простонал я. – Не представляешь, что я пережил, пока добыл эту.
– Шеш, – упрямо повторил тот, указывая на собирателей кур вокруг.
Я осмотрелся, и мои аргументы о том, что шесть принести невозможно, показались несостоятельными. У всех было по шесть кур. По три в каждой руке.
Через пятнадцать минут, пятнадцать минут перьев, ярости и расстройства, я протягивал тому же сварливому кибуцнику все, на что был способен. Три курицы.
– Шеш, – неумолимо сказал он.
– Слушай, друг, дай мне шанс, – заскулил я. – Это все, что я смог. Я не в силах принести шесть, я пытался, но, к сожалению, должен признать, что на ниве сбора птиц не преуспел…
– Шеш, – сказал он, снова продемонстрировав свой обширный словарный запас.
– Ладно, я постараюсь принести шесть, но, по крайней мере, возьми эти три, которые я принес, говорю, это было непросто.
Но он не взял. Он хотел «шеш» – и все тут. С этим парнем только «шеш» – или ничего. Если бы не добрый кибуцник, который сжалился надо мной и не стал выдавать мне по полдюжины уже собранных кур, не знаю, какой бы разразился международный скандал. И для меня Шеш-морда, как я называл этого парня до конца своего пребывания в стране, стал символизировать Израиль, который я покинул столько лет назад – агрессивный и бескомпромиссный. Изменилось ли там что-нибудь?
Проливной дождь, который ниспослал Бог, чтобы я ощутил себя как дома, привел к тому, что длина очереди к такси в аэропорту составляла, по моему предположению, полтора часа. Я сел на автобус и приехал на многолюдный автовокзал Тель-Авива. Меня сразу же окружили подростки с автоматами. Большими автоматами, наброшенными на плечи, как спортивные сумки, с магазинами, полными медных пуль. И не только мальчики, но и девочки. Детям в Израиле приходится очень быстро взрослеть. Я заметил одну чрезвычайно симпатичную девушку, которая держала правую руку на стволе автомата. Может, стоить пригласить ее на ужин, подумал я; она, вероятно, сможет достать нам хороший столик.
Я забыл, что израильская военная служба подразумевает, что каждый юноша должен провести в армии минимум три года, а каждая девушка – пятнадцать месяцев. Похоже, они повсюду носили с собой оружие, то ли потому, что считали плохой идеей оставлять его где-либо, то ли потому, что оно заставляло жителей этого постоянно запугиваемого государства чувствовать себя защищенными. А потом я вспомнил – сейчас же канун Нового года. Меня передернуло от одной мысли о том, как переполнятся отделения скорой помощи и травмопункты Британии, если подростки выйдут отмечать канун Нового года с оружием. Это определенно эффективный способ заставить людей сидеть дома.
