Когда день клонится к закату, когда хмурое сентябрьское небо дышит холодом и равнодушием, а черные подвалы подворотен – скукой и тоской, начинаешь невольно замечать дрожь своих бледных рук, понимая, что дрожат они вовсе не от сырого, промозглого, цепенящего, обжигающего, леденящего ветра…
Что может человек? Бродить по нешироким улицам, полным тумана и водяной пыли? Поддевать тонким кончиком зонта грязные желтые листья? Трогать рукой мокрые стены? Или может – подниматься по грязным черным лестницам в надежде встретить усталую женщину с мучнистым лицом провинциалки? А может – бесшумно отворить собственную дверь, нашарить выключатель и разбить его отчаянным ударом? А потом пройти на кухню, открыть старый пузатый холодильник и долго стоять, любуясь разноцветным содержимым? Зажечь газ, поставить греться чайник? Снять кашне, не снимая пальто? Достать замороженное мясо? Вывернуть карманы? Слушать, как мелочь катится по линолеуму? Снять штаны, не снимая пальто? Поставить закипающий чайник в холодильник? Положить штаны на зажженную плиту? Положить сверху мясо? Снять трусы, не снимая пальто? Разглядывать свой член? Прислушиваться к шороху ползущего по брюкам пламени? Сунуть теплые, пахнущие членом трусы в морозилку? Вынимать из двери холодильника яйца и равномерно бросать их на пол? Пройти в ванную, пустить теплую воду? Разглядывать себя в зеркало, слушая шум воды? Лечь в ванну, не снимая пальто? Петь народные песни, шлепая руками по воде? Выпускать газы, хохотом приветствуя их пробулькивание? Тужась и гримасничая, выдавить из себя порцию кала? Помочь ей выпутаться из складок пальто и всплыть? Вынуть из кармана размокшие спички? Воткнуть одну из них в коричневую колбаску кала? Вытянув руку, снять с шампуня этикетку? Насадить ее на спичку в виде паруса? Дуть, заставляя неуклюжий кораблик кружиться вокруг колен? Петь что-то громкое, торжественное? С шумом водопада встать, вылезти из ванны? Ходить по задымленным комнатам, сгорбясь под намокшим пальто? Плакать и бить стекла старинного буфета? Мочиться, а попросту – ссать… а, вот что можно – мочиться, или просто – ссать. Ссать, ссать, хорошо ссать. Можно ссать, ссать, ссать сладко, долго ссать, ссать так мягко, ссать тихо. Так долго ссать, ссать долго, сладенько ссать. Хорошо так ссать, ссать долго, мягенько ссать, ссать писичка, ссать, ссать сладенько, ссать тихенько, мягенько ссать, пиписичка, ссать сладко, сладенько, потненько и так ссать, вонюченько, чтобы так нассать всластенько, ссать миленько, ссать, ссать тихенько, ссать, ссать, хорошенько, сладенько ссать, потненько ссать, ссать так тайненько, ссать, вонять, ссать и вонять, вонять и ссать сладко ссать вонюченько ссать чтобы была ссаная ссаная и сладкая чтобы было вонюче ссано и чтобы была ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь чтобы была эта ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь ссаная вонь.
Морфофобия
Страшно.
Смотрим вокруг: дома, люди, машины, деревья, дороги, животные, насекомые.
Что это? Зачем? Почему?
Мир форм страшен. Он пугает своим существованием.
От него так сладко и горько прятаться в теплую женщину: пу-сти, пу-сти, пу-сти назад, туда, где так спокойно спалось в мягкой маточке. Пу-сти, пу-сти, пу-сти…
Там не было проблем.
Пу-сти, пу-сти, пу-сти…
Там только покой и воля.
Пу-сти, пу-сти, пу-сти…
Стучимся, стучимся, стучимся. Совершаем половой акт. Или просто – ебемся. Трахаемся. Пилимся. Бораемся. Шабримся. Возимся. Пялим каркалыку. Жарим чувиху. Кидаем палку. Чистим духовку. Заправляем хорька.
Заправляем хорька.
Горе, горе… Заправляем хорька.
И перед впечатлительными глазами шизоида уже тут как тут таежный бор с вековыми скрипучими стволами, непролазным снегом, мешаниной душистой хвои и расчищенной бульдозерами дорогой, ведущей к продолговатым домикам зверофермы. Там идет обычная работа: красномордые бабы в ватниках, подпоясанных грязными белыми передниками, валко ходят вдоль рядов клеток, набитых хорьками.
Теми самыми – которых заправляют.
Пар идет. Ждут хорьки корма.
Несет Матрена охапку подмороженных пизд. Кидает в заледенелые кормушки. И с липкой дрожью зарываются в них бордовые головки.
Счастливое чмоканье повисает над фермой.
Матрена сморкается в фартук и ходит, громко скрипя валенками.
Уносит под ватником самого большого хоря.
Чтобы в теплой бытовке, заперевшись на швабру, заправить его себе в просторную, пахнущую селедкой вагину:
– Ишь, черт прыткай…
Страшно, страшно, господа.
Соловьиная роща
повесть
– Ну, он парень боевой, – проговорил Сергей Трофимыч, вытирая тряпкой вымазанные соляром руки. – У них вся бригада такая – огонь ребята! За год шесть норм перекрыли! Ты у них в общежитии не был?
– Был, – улыбаясь, кивнул Колосов, застегивая рубашку. – Я везде был… хотите чаю? У меня полный термос.
– Спасибо, Сережа, – тряхнула кудряшками Краснова, выжимая мокрый купальник. – Между прочим, у меня к вашему домашнему чаю есть печенье. Возьмите там в сумке… в салфетке завернуто…
Колосов отвел в сторону разлапистую сосновую ветку, достал потертую сумку. Несмотря на тень, ее старая кожа нагрелась, по надорванной ручке полз муравей. Колосов осторожно открыл замок, потянул за ручку.
– Ба! Мишка приехал! – пронзительно закричал выбежавший звеньевой, глядя в отворяющуюся дверь.
Ребята побросали рваные снасти, изумленно привстали.
– Закройте к лешему, морозу напустите, – заворочался спросонья Егорыч, кутаясь в линялую медвежью доху.
– Да щас прикрою, не бойсь, – пробасил Коробок, загорелыми руками берясь за люк. – Это третья, наверное, свищ дала. Там сменщики схалтурили, старыми электродами варили. Завтра переварить заставлю.
– Заставь, заставь, родимый, – умоляюще посмотрела тетя Настя. – Она ведь не ровен час прокиснет! А весной падали, да кислухи наглотаться, все одно, что яду испить, – смертоубийство, ей богу… – Она вытерла тарелку и погасила свечу.
– Вот и хорошо, – прошептал лейтенант, спуская предохранитель. – В темноте им через Тростниковую Мызжилу не перейти. А коль рискнут – пусть гробами запасутся, правда, Леш?
– Правда… – вздохнул главврач, положив свою тяжелую руку на плечо ошеломленно молчащего Олега. – Правда. Мы сделали все, что могли. Пойми нас. Мы ведь не боги. А у твоего отца живого места на теле не было.
Олег ткнулся лицом в сладко пахнущий халат главврача и заплакал. Хирург нахмурился, обнял его вздрагивающий затылок:
– Ну, ну, что ты. Ты же боец, комсомолец. Перестань сейчас же.
