— Да.
— Ну и какие у вас теперь отношения? Все не ладится?
— Хуже и быть не может, — угрюмо ответил я и вдруг неожиданно ясно понял, что говорю чистую правду, что действительно в наших отношениях хуже и быть не могло, и, что бы ни говорил Малнате, мне никогда не удастся подняться из пропасти, в которую я упал несколько месяцев тому назад.
Отец тяжело, вздохнул.
— Я понимаю, это очень тяжело… Но в конце концов лучше, что это так.
Я сидел, опустив голову и ни говоря ни слова.
— Конечно, так, — продолжал он немного погромче. — Что бы ты стал делать? Сделал бы ей предложение?
Миколь в тот вечер в своей комнате задала мне такой же вопрос. Она спросила: «А на что ты рассчитывал? Что мы объявим о помолвке?» Я задохнулся Мне нечего было ответить ей тогда и нечего было ответить сейчас отцу.
— А почему бы и нет? все же сказал я и посмотрел на него.
Он покачал головой.
— Ты думаешь, я тебя не понимаю? Мне тоже очень нравится эта девушка. Она мне всегда нравилась, еще когда была совсем маленькой… и спускалась в синагоге за благословением к отцу. Изящная, красивая (даже слишком, к сожалению), умная, живая… Но жениться! — последнее слово он произнес почти по слогам, глядя на меня большими глазами. — Сделать предложение, потом жениться… Но давай оставим в стороне всю эту романтику, лунный свет и прочее, ведь чтобы жениться, надо иметь профессию, работу, вот и скажи мне… Я полагаю, что ты не рассчитываешь в будущей семейной жизни ни на мою помощь (я все равно не смогу помогать тебе, я имею в виду содержать тебя и твою семью), ни тем более на помощь ее семьи. Конечно, я совершенно уверен, что за этой девушкой дадут прекрасное приданое. Но я не думаю, что ты…
— Оставь приданое в покое. Если бы она любила меня, ты думаешь, приданое имело бы значение?
— Ты прав, — согласился отец. — Ты совершенно прав. Я тоже, когда в одиннадцатом году сделал маме предложение, не думал об этих вещах. Но и времена были другие. В будущее можно было смотреть с определенной уверенностью. Хотя это самое будущее и оказалось совсем не таким радостным, как мы мечтали (мы поженились в пятнадцатом году, ты ведь знаешь, когда война уже началась, и я сразу же ушел добровольцем), общество было другим. Это было общество, которое гарантировало… Кроме того, я получил диплом врача, а ты…
— Что я?
— Да, ты вместо медицинского факультета предпочел филологический. Ты ведь помнишь, когда нужно было решать, я тебе никоим образом не мешал. Тебе это нравилось, ты об этом мечтал, мы оба, ты и я, выполнили свой долг: ты выбрал свой собственный путь, а я тебе не мешал. Но теперь? Даже если бы ты стремился к университетской карьере…
Я покачал головой.
— Тогда это еще хуже! — продолжал он. — Гораздо хуже! Конечно же, ничто, даже сейчас, не может помешать тебе продолжить самостоятельные научные исследования, может быть, однажды обстоятельства изменятся, и перед тобой откроется и более трудный творческий путь литературного критика, такого, как Эдоардо Скарфольо, Винченцо Морелло, Уго Ойетти… или даже — почему бы и нет? — писателя или, — тут он улыбнулся, — поэта… Но именно поэтому… как мог ты, когда тебе только двадцать три года, когда перед тобой еще столько нерешенных проблем, как ты мог подумать о женитьбе, о том, чтобы создать семью?
Он говорил о моей будущей литературной карьере как о прекрасной и манящей мечте, которая не может воплотиться во что-нибудь конкретное, реальное. Он говорил о ней, как будто мы оба уже умерли, и откуда-то из бесконечного пространства и времени обсуждаем жизнь, все события моей и его жизни, которые могли произойти, но так и не произошли. Могут ли договориться Гитлер и Сталин, спросил я себя в этот момент. И ответил: «Да, весьма вероятно, что они договорятся.»
— Но даже если мы оставим все это в стороне, — продолжал отец, — и это, и еще массу вещей, позволишь ли ты мне высказаться откровенно, дать тебе дружеский совет?
— Конечно, говори.
— Я прекрасно понимаю, что, когда человек, особенно в твоем возрасте, теряет голову из-за девушки, он не способен трезво рассуждать… Я также прекрасно понимаю, что ты с твоим незаурядным характером… и не подумай, что, когда два года назад этот несчастный доктор Фадигати…
С тех пор как Фадигати не стало, дома мы о нем не упоминали. Какое отношение имел к этому Фадигати? Я посмотрел на отца недоуменно.
— Дай мне сказать! — заторопился он. — Твой темперамент (я думаю, что ты унаследовал его от бабушки Фанни), твой темперамент… ты слишком чувствителен, и никогда не удовлетворяешься тем, что имеешь, ты всегда чего-то ищешь…
Он не закончил. Жестом он дал понять, что говорит о каком-то идеальном мире, о химерах.
— Прости меня, — снова заговорил он, — но Финци-Контини, они не подходят нам… они не для нас… Женившись на девушке из такой семьи, ты рано или поздно пожалеешь… Да-да, — настойчиво повторил он, торопясь высказаться и опасаясь моих возражений, — я никогда не скрывал своего мнения, ты знаешь, как я всегда к ним относился. Они не такие, как мы… они не похожи на евреев. Ах, да знаю я, Миколь тебе и нравилась как раз поэтому… потому что она всегда была на ступеньку выше нас, по крайней мере на социальной лестнице. Но послушай меня, лучше, если все так и кончится. Недаром говорят: «Жену и быка не бери издалека». А она как раз издалека, даже если ты так не думаешь. Очень издалека.
Я снова опустил голову и уставился на руки, которые держал ладонями вверх на коленях.
— Это пройдет, — продолжал отец, — пройдет, и гораздо быстрее, чем ты думаешь. Поверь, мне очень жаль, я представляю, что ты сейчас чувствуешь. И знаешь, я тебе немного завидую. В жизни, если ты действительно хочешь понять, разобраться, как она устроена, ты должен хотя бы раз умереть. И раз уж жизнь так устроена, лучше умереть молодым, когда есть еще время возродиться, начать сначала… Гораздо хуже понять это в старости. Как тогда быть? Ведь времени, чтобы начать с нуля, уже нет! Нашему поколению трудно пришлось и еще труднее приходится сейчас. В любом случае, слава Богу, что ты молод. Пройдет несколько месяцев, ты и думать забудешь, что все это было. Может быть, будешь даже рад. Почувствуешь себя богаче, может быть, более зрелым…
— Будем надеяться, — прошептал я.
— Я счастлив, что смог все тебе высказать, что снял с души эту тяжесть… И еще один, последний, совет. Можно?
Я кивнул.
— Не ходи больше к ним. Начни заниматься, займись чем-нибудь, найди частные уроки, я слышал, на них сейчас большой спрос… Не ходи туда больше. В конце концов, это будет по-мужски.
Он был прав. В конце концов, это было бы по-мужски.
— Я постараюсь, — сказал я, поднимая глаза. — Я сделаю все, что в моих силах.
— Вот и хорошо!
Он посмотрел на часы.
— Иди-ка спать, тебе нужно выспаться. Я тоже постараюсь уснуть.
