Книга Крысобой - Александр Терехов

— Нет. Я ее не нашел. Дома нет. Никто не знает. Только завтра. — И громче: — Пей чай горячий. — На кровати появился мой бушлат, шапка, теплые носки. — Дует. Ты оденься. На улице так тихо. Готовятся поджигать. У подъездов коробки с крысами, банки, керосин, ветошь, из проволоки крутят что-то вроде факелов. Подвалы настежь. Через проспект бревна, это им кажется — дорожка мусора. Баррикады! Хэх, так пусто… Хоть пьяного увидеть, или чтоб выматерил кто. Надевай вторые носки! Знаешь… — Старый поджидал ухода сиделки — тоскливый, куксился. — Может, прямо скажу им, что подыхаешь, пусть выпустят одного, лечиться. Мы выдумываем про них ужасы, если по-людски обратиться — отпустят?

— Нет. У меня же нет ничего страшного.

Вернувшаяся сиделка вытерла руки, значительно оглядела нас и уселась.

— Тогда одевайся.

Поедем. Упростилось. Чуя себя заново, я без помощи сел, натянул бушлат, взял шапку; спросить воды? Старый сходил осмотрел коридор и успокаивающе кивнул. Проверил тумбочки: ничего нужного? И — на подоконник. За ним в млечно-мутном воздухе едва виднелись очертания домов. А приехали летом.

Я пробовал, как держусь на ногах. В коридоре санитарки и беременные обсели телевизор, на лежаке поперек выхода на лестницу спал Заборов, спрятав голову под бушлат, рядом на корточках — солдат. Уборщица гнала щеткой бумажки в сторону уборной. Если задержится там?

— Как чувствуешь? Не пей.

— Так, глаза слипаются, вроде жар, а голова — обычно.

— А живот?

— Меньше. — Пекло глуше, но внутри пухло холодное, резиновое мясо, все давя. Успеем.

Как ни настраивались — дрогнули, когда засигналила машина. Старый выглянул и необычно медленно проговорил:

— Что там у нас? Молоко привезли. Сядь, чего ты?

Все, обнял жар и защипало, заныло — от затылка к ступням, тяжело взлетал из нутра воздух, я сорвался на кашель, не спуская со Старого глаз, вцепившись в шапку, не забыть, чтоб там, где мы будем, не простывать.

Старый высунулся в коридор, скоро вернулся, у него появилась одышка, жадно смотрел в окно — Старый ждал, дождался и близко подошел к сонно нахохлившейся сиделке.

— Так и будете сутки? Ночь впереди. Ваша помощь понадобится главным образом ночью, когда я, как вы понимаете, сплю. Сейчас мы бы и без вас бы. — Перервалось дыхание, сиделка его не понимала, но приподнялась.

Автомобиль «Молоко» развернулся и пятился к подвальному окну — от крыльца к нему семенили буфетчицы. На дороге, до самых ворот, — ни души, один часовой прихлопывал лопатой сугробы.

— Пойдите отдохнуть. Набраться сил.

— При-ивыкла я. Сорок лет уже! Да ладно ва-ам. — Она оставалась стоять.

Автомобиль вдруг замедлил, повело на льду — забуксовал. Он не встанет под лестницу.

— Вы так еще порядочные, — прыскала старуха, благодарно шлепала Старого в плечо. — У нас такие — веревкой вяжем.

Водитель — в тулупе, собачья шапка — смотрел под задние колеса: лед. Все. Буфетчицы закричали ему: далеко вон таскать — еще попробуй! Ругань. А если это не тот водитель, если он не уходит в подвал, если он сегодня не уйдет — чем пригрозим? Завел. Старый бессильно усмехнулся сиделке и вышел.

— А вам и совсем не надо у окна. Ишь молчит. Пойду жаловаться вашим.

Враскачку, взяв левее, автомобиль дотянул, дополз, додрожал — теперь лестница обрывалась над кабиной. Я вернулся в кровать, показал старухе: утихни, ничего нет, она куталась, засквозило — Старый открыл в уборной окно.

И вернулся бегом, уставился на улицу — глаза блестели, наверное, коридор спокоен, спят; сипло погромыхивали железные ящики — разгружают. Разгружают. Старый загляделся, как на реку, его медленные пальцы наконец-то поползли по подоконнику, показывая: водитель уходит, уходит медленно.

— Я вас попрошу, принесите клизму.

Сиделка отправилась. Старый считал:

— Осталось… шесть ящиков — пошли!

Коридор оказался новым — телевизор погас, остался брошенным кружок стульев и скамеечки в два крыла. Еще стул у поста старшей медсестры — яркая лампа, свет бил. Пустой лежак, где спал Заборов. К стене прислонилась швабра, под нею — с половой тряпкой ведро. Над выходом зияло багровое дежурное освещение.

Из растворенного окна уборной несло зимой, и дверь в палату захлопнулась — мы оказались в тени. Громыхали проволочные, суставчатые ящики, казалось, рядом, последние звуки, остается тишина снега, лестница, страх — тяжело отъехала зачерненная тенью дверь: из буфета вперевалку вышла сиделка, слепо глянула на нас:

— Гдей-то вы? Как полдник — все за сметаной. — Подергала процедурную. — Иду на первый этаж. Дотерпишь?

Мучительно долго шаркала — трогая двери, поправляя стулья, звякнул местный телефон — подняла и не расслышала. Вдруг я понял: тихо — они разгрузились, уже Старый манил меня.

— Стоят пока две. Запирают подвал. Говорят. Я — на лестницу, ты подашь мешок. Уходят! Сейчас, до угла. Пошел! — С воем-треском до упора размахнулось окно, Старый поймал лестницу, переставил ногу — вот снаружи весь, глянул вниз, захрипел:

— Мешок! Ну! Что ты слушаешь?! Ну!

— Пришли.

— Кто-о?!

В коридоре — каблуки запинались в поиске, я Старому — назад, все, потом, он кричал и вздрагивал на лестнице, лестница тряслась.

Я вышатнулся на вид.

— Мы тут. Здравствуйте.

— A-а, где они, оторвали от важных дел. Где здесь свет-то?

Осветилось, Свиридов обнимал, ковырял пальцем под ребро: а? угодил? Показывал бровями: тяжело, но привел! Видите, до уборной сам гуляет, а утром хоронить собирались, что значит: вы пришли, во-от; рядом еще переминалась мать ее в очках и неприязненно торопилась, вся росла: руки какие-то большие, будто накачивают. Невеста оказалась за спинами у всех — лицо выбеленное, черные глазастые, губастые дыры — она отворачивалась, волосы переливались в моих глазах, мелькали — волнуется? блин! — рявкнул Старый и, — о господи, — опустился на лежак, забивая слова-гвозди: все! все! Итак? Ну, итак? — мать торопилась и она, им надо: зуб удалили так неудачно — загноилась десна, да, вот такие врачи. Во-от такая дуля напухла, тронули — гной струей! Все — в гное! Дряни вылезло — чуть ли не кусок спички вылез, выдавливали-выдавливали, стакан, наверное, ватой заткнули — полон рот ваты. Немного расступились, и меж нами оставались только шаги — она едва поклонилась: здра… — я мелко кивал, тряс, — сиделка бросила на колени Старому клизму со змеиной трубкой, желтый наконечник; вазелин нести? Что молчите? — справились уже? Нести? Да-а, — провыл Старый, — да. Да! — и прочь, смотреть за улицей. У вас… процедуры, тогда мы пойдем? А то уже время. До свиданья? Она спрашивала, чуть приблизясь, — рукой не достану. До свиданья. Выздоравливайте. А-а-ам, запел Свиридов, так э-м-м, ведь д-д-для чего-то, вроде что-то…